Дивертисмент братьев Лунио
Шрифт:
Встречались и другие совпадения с собой, читателем и человеком. Про лень нашёл в одном месте и про ум. То и другое применил к себе. С ленью, как с категорией, согласился сразу и бесповоротно. Лень угнетала и опускала вниз, являясь делом грешным и неповоротливым. Это было определённо не про него, поскольку к тому времени, как досталась книга, он уже наворотил такое множество упаковок про запас, что те стали ссыпаться ему на голову с верхних полок, которые он нагромоздил, чтоб хранить готовое.
Ум стоял отдельно от остального. Про него в книге не было так много, как про другое, и эта особенность подраздела дополнительно
Про ум Иван знал. И черпал знания прежде всего из личного жизненного опыта. Не забывал, что самую первую оценку его умственному потенциалу дала Дюка, первая настоящая учительница и наставница его внезапно зародившейся упаковочной страсти в малых формах. И это началось ещё с первого мешочка, кожаного, на подвязке с двумя коральчиками. Она сказала тогда – как принёс на седьмой день творения и положил на стол, – что, мол, гений ты. Позже он в это вполне поверил, и вера эта помогала творить и дальше. Не было б такого ума, не достучался бы до идей, какие роились и по сегодня, только успевай подставлять готовую продукцию под несуществующие изделия ювелирного искусства. То есть насчёт ума Иван был спокоен.
А вот с параграфами про любовь сходилось не очень. Там высказываний от мировых светил было наибольшее число. К примеру, взять такое: «В сердце, слабом от любви, нельзя предполагать спокойствие и твёрдость». И как это понимать – что сам он не спокойный, что ли? Или что нет у него годящейся твёрдости в любовном органе? Пока никто не жаловался, так что пускай буддисты эти поправят свою древнеиндийскую притчу, сляпанную на скорую руку за одну тысячу лет до нашей эры.
Или такое, от тех же умников: «Ненависть можно остановить не ненавистью, а только любовью». И чем это умней того, прошу объяснить. И кто у кого списал, если припомнить про «возлюби ближнего своего, как самого себя»? Об этом уже говорилось вроде, чего теперь зря только из пустого в порожнее гонять.
А в главе про Бога такое даже отыскалось, только гляньте: «Когда добрый человек проповедует ложное учение, оно становится истинным. А если дурной человек проповедует истинное учение, так оно становится ложным». Это как? Получается, что любому правдивому человеку разрешается всякую хрень молоть, а народ с ушами врастопырку внимать станет да похваливать? И наоборот – чего, значит, урод любой ни вякни, какую-никакую святую истину, всё ему в минус запишется? Ну что тут сказать? Тема насчёт Бога и веры в него, хоть и дело откатанное, но всё равно нужное, этого Иван не отрицал. Просто так случается, что загадка в вере этой остаётся без разгадки и без обязательного согласия каждого.
Через полгода Ивана вызвал директор. Сам обещал, сам нашёл, без обмана. И говорит:
– Спрос-то выше нормального ожидается, Гандрабура. Потребителя денежного до хрена, а паковать не в чего, оказывается, кроме целлофана. Да ещё художественные салоны столичные брать будут, уже подтвердили. Так что, брат, провидец ты у нас просто какой-то. В общем, принимайся за дела, готовь эскизы все, прикидывай производительность, сколько потянем на план, и набирай народ, до десяти тружеников на первое время, как пойдёт. И пиши заявление, перевод на должность, будет на тебя приказ.
Вот тогда этот наш сдержанный и немногословный великан с дурацкой фамилией и удивил директора по-настоящему, но уже не рукоделиями упаковочного мелкоформата, а уже словами. Выстраданными, как ему показалось. И сказал директору так:
«Вы правильно решили про это, товарищ директор;
И пошло. Людей отбирать стал поначалу из своих, с кем у шлагбаума стоял прежние годы, но тут же удивился. Оказалось, либо идиоты, либо не понимают или же просто не приспособлены к творчеству и труду, в котором отсутствует шлагбаум, не говоря уже, что руки из жопы у всех.
Пришлось брать со стороны, верней, дали ему, не он собирал. Но и тех половину не утвердил. Добавили тогда. Из добавленных один подошёл, остальных он в дело так и не пустил.
Короче, начали потихоньку. И сделали полугодовой план с превышением количества при нормальном качестве продукта. По крайней мере, вмиг разошлось всё, что напахали.
Другой год выдался ещё больше урожайным, да к тому же расширил номенклатуру изделий упаковки. И снова влёт разобрали.
Так и двигались по нарастающей, пока окончательно не воцарились пятнадцать ювелирных упаковщиков под властью начальника малого цеха Ивана Гандрабуры. Тогда директор сказал, что всё, мол, хватит, не то новую фабрику открывать придётся под него. И предложил Ивана в партию принять, на выделенную райкомовскую единицу.
Иван подумал и отказался, немало удивив отказом партком. Те стали его пружинить, но Иван отбился, чётко и мудрёно. Сказал, что в Бога верует, хотя и не во всём с ним согласен и не со всем его ученьем целиком. А вот здесь согласен, сами смотрите – один греческий Плавт Тит Макций сказал, что любимцы Богов умирают молодыми. А любимцы партии? Так для чего же подставляться?
Короче, пояснил он им, хоть и не верю в само церковное заведение и сопутствующую атрибутику при всех аксессуарах, но как агност я крепкий, вы уж извините.
Ну от него и отстали, чтобы не сажать себе на голову лишнюю проблему.
Примерно так излагал он нам с Нямой свою беспутную жизнь, начиная со знакомства с Франей и далее без остановок, дойдя до созданного его умной головой новоиспечённого упаковочного цеха. Что-то важное для нашей истории мы почерпнули из его рассказов в то время, когда Гирш был ещё жив, а что-то – и в основном это касалось Франи – уже после того, как мы похоронили нашего деда.
Он приходил теперь после работы или по выходным, но не настырничал и не звонил. Просто сидел себе безмолвно на скамейке, недалеко от нашего подъезда, и ждал встречи наудачу. И если такое у него получалось, то спрашивал нас глазами, издалека: можно, мол, пацанчики, пообщаться с вами, посидеть и потрындеть малёк? Родные ж как-никак, ведь сколько не видались-то, а жизнь идёт. А оно нам надо так?
Чаще мы всё же находили такую возможность и уводили его со двора. Садились где-нибудь и слушали его повести и короткие новеллы. И ведь было интересно. А порой до колик забавно, ну просто отчаянно смешно, хоть бери и прощай подлеца этого нашего.