Дивизион
Шрифт:
– Эй, – крикнул один из них, небольшого роста, лысоватый и темненький. – Помойте этот виноград в ручейке у забора, а потом принесите обратно. Сказав это, он протянул шляпу, наполненную крупными гроздьями винограда.
Новички вначале немного растерялись от такого повелительного тона, но потом решили сделать вид, будто не услышали сказанное, и двинулись обратно к ракете. «Старик» крикнул им еще раз вслед, а потом угрожающе выругался.
– Куда ходили? – спросил недовольным и суровым тоном Садретдинов, ждавший их у ракеты. – Мы опаздываем на обед.
– Просто решили немного посмотреть, что тут вокруг, – ответил Азизов.
— Все, наверное, нас ждут, чтобы обедать идти. Вам еще достанется от «дедов», что ж, два дня здесь…
– А в кабине за навесом было еще двое солдат, – перебил его Азизов.
– В кабине?.. Да
На плацу собрались уже все солдаты и ждали прибывших из полка.
– Быстрее! – крикнул старшина дивизиона, выглядевший явно недовольным.
– Давайте, быстрее в строй! – тоже грубо крикнул на них Садретдинов. – Все вас ждут.
Сам он тоже встал в строй, поставив их впереди себя.
– Равняйсь! – крикнул басом, чуть картаво, старшина. – Сми-и-и-рно! Правое плечо вперед, марш! – это означало, что нужно было повернуть налево.
Новички вместе с Кузьмой и несколькими другими молодыми солдатами сели за край стола, на котором и на сей раз стояла только кастрюля с супом и несколько кусков серого хлеба, и больше ничего. Рядом с новичками сидели еще двое молодых солдат, похоже, из Средней Азии. Вид у них был изможденный и голодный, глаза блестели, то и дело они бросали жадные взгляды в сторону стола «дедов», которые ели рисовую кашу с жареным мясом с подливой из доверху наполненных глубоких мисок, предназначенных для супа. Суп на этот раз был приготовлен из пшена и опять был невкусный, водянистый; казалось, что ничего в рот не попадает, сколько его ложкой ни черпаешь. Но все равно, кроме него нечего было есть, и все, гремя алюминиевыми ложками в алюминиевых мисках, хлебали эту жидкость, кусая тягучий, как резина, хлеб.
Когда стали выходить из столовой, соседи по столу подошли к новичкам и познакомились с ними. Одного из них, широкоплечего, производящего впечатление сильного и крепкого юноши, звали Бердыевым, он был из Туркменистана, из города Мары. Другой, по фамилии Сардаров, был чуть выше его ростом и худощав. Он казался ловким и даже хитроватым по сравнению с простодушным на вид Бердыевым. Сардаров был таджиком, но, как оказалось, также хорошо владел узбекским. После обеда, а он продолжался с трех до половины четвертого, оставалось еще полчаса до дневного развода на занятия, определяющего дальнейшую службу, в том числе наряды. И пока другие курили, беседовали, собираясь по двое-трое, новые знакомые отозвали новичков из полка в сторону. Они присели на бетонный бордюр на краю плаца, и Сардаров начал рассказывать им о жизни в дивизионе, о том, как тоже не хотел принимать в первые дни здешние правила и подчиняться старослужащим. По-русски Сардаров говорил хорошо, хотя можно было заметить, что, он не всегда уверен при выборе слов для выражения собственных мыслей, но старается скрыть это.
– Я слышал, сегодня у вас была маленькая стычка на утренней зарядке, – продолжил он. – Кто-то из вас подрался с сержантом Мельником. Это, кажется, был ты? – показал он на Марданова.
Марданов в ответ только слегка кивнул головой.
Сардарова утром на зарядке не было, «старики» его куда-то посылали.
– В первый день, когда я приехал, тоже не хотел никому подчиняться. Взял табуретку и ударил ею одного из «стариков». Он упал в обморок, но потом «деды» меня хорошенько отделали. И с тех пор слушаюсь «стариков» и делаю все, что они говорят.
Бердыев говорил по-русски тоже хорошо, но был медлителен и тяжело дышал, а после каждого слова ему как бы нужно было перевести дыхание.
– А я снял дверцу тумбочки и пытался ею защищаться как щитом. Но довольно быстро меня свалили на пол и стали топтать ногами. И теперь я тоже вынужден подчиняться «дедам», – рассказал Бердыев.
Потом Сардаров начал рассказывать о характере каждого из старослужащих. Новички молчали. На Азизова рассказы произвели тяжелое впечатление, казалось, с каждым новым эпизодом растет страх и уходит малейшая надежда на нормальную службу. Что касалось Марданова, то он был спокоен, весь его вид демонстрировал готовность пренебречь всякого рода советами и стоять на своем; во всяком случае, так казалось со стороны. Его упрямство почувствовали все. Азизову пришло в голову, что пока не поздно, нужно поговорить с товарищем, посоветовать ему извиниться перед сержантом за утреннюю стычку. Может, таким образом можно уладить инцидент, глядишь, все и обойдется.
Сардаров почувствовал настрой
– Будь готов: ночью поднимут и будут бить.
Те ушли, а новички остались сидеть еще какое-то время на бордюре. Марданов отверг просьбу Азизова извиниться перед Мельником, оставаясь невозмутимым и немногословным, как и прежде.
Время приблизилось к четырем, Садретдинов построил всех солдат стартовой батареи на плацу. Рядом с ними в строю стояли солдаты из другой, технической батареи, тоже всего пять-шесть человек, и из взвода связистов и телефонистов, который был представлен сегодня только двумя служащими. Произошла смена офицеров, вступающих на дежурство; другой старший лейтенант провел развод, познакомился с новичками и решил не отправлять их в наряд, считая, что нужно дать им еще немного времени, чтобы познакомиться с дивизионом. Еще одному старослужащему – Гафурджанову, хилому, кроткому узбеку — вместе с Касымовым поручили наряд на кухню, Бердыев и Сардаров были назначены дневальными. Кузьма и Самохин, вместе с одним из старослужащих – Грековским – вступили в наряд по караулу, а старшина стартовой батареи Лемченко — как дежурный сержант по дивизиону и разводящий караула. После развода новички, оставшиеся одни в составе стартовой батареи, опять отправились вместе с Садретдиновым на позицию. В этот раз Садретдинов привел их в окоп для ракеты. Ракета была замаскирована и стояла на этот раз на пусковой установке. Новичкам было велено выщипать траву во всем окопе. Работа длилась где-то часа три. В восемь вечера начинался ужин, и, когда они пришли, солдаты уже собирались на плацу. Садретдинов разрешил им вместе с ним идти помыть руки. На плац бежали все втроем, чтобы не опоздать в строй. На ужин дали жареную рыбу, и хотя новичкам достались только хвосты, он оказался более сытным, чем предыдущие приемы пищи. Как заметил Азизов, солдаты последнего призыва были дружны между собой и пытались друг другу помогать – все же «друзья по несчастью». А доставшуюся им еду, вернее сказать ее остатки, они принимали как должное, не старались ухватить кусок друг у друга. Но продолжали смотреть жадными глазами на порции «дедов». Поначалу нашему герою это показалось даже трогательным. Но, тем не менее, поведение солдат его призыва не поддавалось его логике, он не понимал их смирения с явной несправедливостью. И это касалось не только еды. Они согласны были выполнять любую волю «дедов», что бы они им ни говорили, как бы себя ни вели, чего бы от них ни требовали, даже самого унизительного. «Нет, от меня они этого не дождутся, — думал Азизов. – Я буду следовать только уставу».
После ужина нужно было опять пришивать подворотнички, перевернув их на другую сторону, стирать носки, что-либо из одежды, если это было необходимо, и готовиться к завтрашнему дню. А когда новички возвращались после стирки носков, они увидели солдат, сидящих на крыльце. Это, скорее всего, были «деды».
Одну сигарету они курили по несколько человек, по очереди затягиваясь и передавая ее дальше. Когда новички проходили мимо, один из них, маленького роста, хилый и веснушчатый, бросил им вслед:
– «Шнурки», а как низко ремень носят.
– Это в полку их так избаловали, там все так ходят, – ответил ему другой.
В «ленинской комнате», где солдаты могли проводить свободное время, сидело несколько человек, по всей видимости, опять «старики», и смотрели телевизор. Они с удивлением посмотрели на вошедших, но ничего не сказали. Когда пришло время вечерней прогулки, все вышли во двор, построились и начали шагать под строевые песни. Новички опять оказались впереди колонны, и идущие сзади вновь требовали от них петь, толкая и пиная ногами, а сами при этом только открывали рты. Марданов тоже лишь имитировал пение, а Азизов от страха не мог запомнить слова песни, хотя вчера и сегодня пели всю ту же «Катюшу»:
«Выходила на берег «Катюша»,
На высокий берег, на крутой…»
Азизов пытался прислушиваться к остальным и подпевать им, но это удавалось не каждый раз; и поэтому получал все больше пинков. Когда прогулка закончилась, и дали время перед отбоем сходить в туалет и покурить, старшина дивизиона остановил их:
– А что же вы не поете? Только призвались, и уже выпендриваетесь! Кто должен петь, если не вы?
– Я не знаю слов, – ответил Азизов, как бы оправдываясь. – В полку мы пели другую песню.