Дивизион
Шрифт:
– Какую? – спросил старший сержант.
– «У солдата выходной».
– Хорошо, эту тоже будем петь, у нас ее тоже знают. А «Катюшу» учите, оба.
Сказав это, старшина бросил злобный взгляд в сторону Марданова. А тот, как всегда, стоял молча.
Пришел дежурный старший лейтенант по дивизиону и объявил отбой. Все быстро разделись и легли. Но Азизов был очень встревожен и все время думал о предупреждении Кузьмы и Сардарова о том, что Марданова за утреннее происшествие поднимут после отбоя. Как быть, если его действительно начнут бить? Как поступить ему в этом случае? Если бы на Марданова пошел кто-то один, то он мог бы и сам с ним справиться. А если «деды» действительно устроят публичную расправу над ним? Тогда что? Как помочь этому непослушному юноше? Но ведь завтра и ему может понадобиться помощь Марданова. Нет, он должен, во что бы то ни стало перебороть страх и защитить Марданова. Даже если его за это тоже будут бить. Вдруг Азизов стал различать в темноте чей-то силуэт, приближающийся к ним. Вначале он подумал, что это ему кажется, но потом узнал сержанта Мельника, и сразу екнуло сердце.
– Вставай, быстро!!!
Марданов привстал на кровати и, стараясь говорить как можно тише, ответил:
– Давай пагаварим завдра, утрам, шичас уже позна, все спит, я тоже хачу спат…
– Тебе вообще не положено спать! Вставай, быстро!
Марданов все еще пытался уговорить его оставить разговор на завтра. Но сержант был неумолим, и вдруг двинул ему по лицу:
– Вставай тебе говорю, быстро!
Удар был не очень сильный, но молодому солдату пришлось спуститься на пол, а то Мельник продолжал бы бить его, лежачего. Теперь он оказался лицом к лицу с Мельником между двумя двухъярусными кроватями, и тот замахнулся еще раз. Расстояние между койками было не более полуметра. Сержант, воспользовавшись этим, ударил его еще несколько раз ногой в живот, хотя было видно, что Марданову это ничего кроме раздражения не доставляло. Он рвался к простору, толкая сержанта в грудь, к середине казармы, где было больше места, чтобы развернуться. Но как только они оказались в середине казармы, на Марданова налетели одновременно еще пять-шесть солдат. Ему не дали времени и возможности, чтобы среагировать и защищаться. Набросившись на него, «старики» обвили его туловище и руки так, что он не мог двигаться, и начали беспрерывно наносить удары. Марданов сопротивлялся, пытался вырваться; со стороны это выглядело так, будто стая собак накинулась на одного крупного зверя. Все это время Азизов оставался в своей кровати; мужество покинуло его, он уже давно отказался от решения противостоять старослужащим и вспоминал слова других молодых солдат о том, что лучше выполнять все, что требуют «старики». Азизов понимал, что сейчас в самом деле готов выполнять все, что бы ему ни велели, как бы это ни было унизительно, лишь бы уйти от этой опасности. Он теперь жалел Марданова, видя, как продолжают его бить. А он все еще держался на ногах, но защищаться не мог, потому что его держали за обе руки. Били его по всему телу, кроме лица: сзади и спереди, по груди и спине, по животу и крестцу, по паху и ягодицам, по ногам и ступням. Азизову, как и любому из мальчишек, приходилось наблюдать в своей жизни за немалым количеством драк, хотя сам он очень редко принимал в них участие. И он никогда не думал, что человека могут так избивать, как сейчас Марданова. Уму непостижимое избиение, представить которое прежде ему не хватило бы фантазии, продолжалось уже двадцать минут. У Азизова сердце разрывалось на куски, он жалел своего земляка, с которым прошел хоть и небольшой, но определенный путь армейской службы. Теперь этого человека так беспощадно, так жестоко, так зверски избивали… Наверно, даже у зверей есть определенные правила – а здесь их не было, разве что старались не бить по лицу, хотя в такой суматохе соблюдать это было трудно. Били за непослушание, за утреннюю стычку с сержантом, за то, что он поднял руку на человека, старшего его по званию, а главное, по сроку службы. Вот теперь за это и получает. Бердыев еще предупредил, что взбунтовавшемуся солдату житья не дадут и потом, при малейшем поводе будут бить вновь и вновь. И зачем все это нужно было Марданову? Что он — лучше всех? А если здесь, как говорится, жизнь такая, такие законы? Что тут можно поделать? Пока Азизов мучился этими мыслями и вопросами и наблюдал за тем, как продолжали избивать Марданова, он вдруг почувствовал над собой теплое и очень неприятное дыхание и услышал грубый голос:
– Фставай давай!
Потом последовало ругательство. Азизов, чуть приподнявшись с кровати, хотел было что-то уточнить и посмотреть, к нему ли действительно обращаются, и кто это? Тут он узнал Касымова; у него горели глаза, они выражали одновременно и злобу, и радость, как у волка, заставшего свою добычу в месте, выхода из которого не было.
– Фставай давай, быстыра!
– Я же никому ничего не сделал…- начал оправдываться Азизов. Но тот был неумолим, жесток и груб, как и прежде.
– Фставай тибэ гаварю!..- Касымов грязно выругался в его адрес.
Азизов, дрожа всем телом, спустился на пол и натянул на себя штаны. И тут он почувствовал удар кулаком по голове. Удар был не сильный, но от неожиданности оказался ошеломляющим; стукнул его Гафурджанов. Вид у этого маленького «старика» был довольно комичный, но Азизову теперь было не до смеха. Не успел он обернуться, как получил удар в челюсть – теперь уже от Касымова: рука у него была тяжелая. Одновременно Гафурджанов, повиснув на краях двух коек, раскачался, как во время тренировки на брусьях, и ударил его обеими ногами по спине. После этого Касымов потащил его в середину казармы. И когда замахнулся еще раз, его, как бы защищая Азизова, остановил другой солдат, красивый, плотный, с аккуратными усиками. Он попросил узбеков отойти в сторону. Те действительно ушли, вернее, примкнули к избивающим Марданова. А усатый, подойдя к Азизову, спросил:
– Ты знаешь меня? Знаешь, как меня зовут?
Дрожащий от страха, жалкий Азизов покачал головой и выговорил:
– Нет… не знаю…
– Не знаешь? Теперь знай, я – Доктор!
Тут он сильно ударил Азизова в грудь, потом ребром ладони по шее. Страх овладел всем существом юноши, казалось кроме этого чувства не осталось ничего. Он будто мгновенно забыл обо всем — о чести, героических песнях, сказках,
– Ты знаешь, сколько я прослужил? — задал Доктор следующий вопрос.
– Да… полтора года, – ответил Азизов, еле дыша.
– Неправда, – сказал тот и ударил его локтем в челюсть, но, кажется, одновременно попал ему и в зуб, что подтверждал негромкий скрежет во рту. – Один год я прослужил.
По всему виду Доктора можно было понять, что он получает удовольствие от происходящего и чувствует себя как на тренировке по рукопашному бою. И вдруг он отвернулся от Азизова. Азизов подумал, что «Доктор» решил, наконец-то оставить его в покое; но, сделав оборот на сто восемьдесят градусов, он вдруг ударил его пяткой, повернув носок вниз. После этого удара Азизов опять услышал скрежет во рту и почувствовал там какой-то предмет. Он машинально открыл рот – хотелось узнать, что это было. Да, это был зуб, вернее его половинка.
– Зуб сломался, – сказал он Доктору, будто прося его остановиться и сжалиться над ним. В этом было что-то собачье, жалобное.
– Зуб?! А ну-ка покажи.
Азизов, подняв половинку сломанного зуба, поднес ему и держал перед его лицом, пока тот его осматривал.
– Это третий зуб, который я ломаю одним ударом, – сказал Доктор, повернувшись в другую сторону казармы, к следившим за избиением молодых солдат лежа.
В ответ кто-то хихикнул. А Доктор ударил Азизова еще раз кулаком в грудь. В это время вдруг послышался звон стекла. Это Марданов, все еще пытаясь вырваться из рук продолжающих избивать его солдат, ударился об окно, и стекло разбилось. Тут же послышались шаги в коридоре: кто-то зашел в казарму, и, пока было темно, солдаты бросились в свои кровати. Когда зажегся свет, все оказались на своих койках, даже Азизов с Мардановым успели лечь. Дежурный офицер, подойдя к окну, осмотрел осколки стекла, лежащие на полу, но ничего не сказал, выключил свет и ушел. Едва он ушел, Мельник, вновь подойдя к койке Марданова с одним из солдат, поднял его и нанес по его окровав-ленному лицу еще несколько ударов. Марданову пришлось оттолкнуть его и выйти опять на простор казармы. В этот раз атаковали наглого новичка только двое. Остальные не поднялись больше с кроватей, наверное, особой нужды не было: Марданов был сильно избит, значительно ослаб, истекал кровью. Но он все еще продолжал стоять на ногах, несмотря на длившуюся уже с полчаса избиение. А Доктор поднял Азизова и, оттащив в середину казармы, начал бить его вновь, то слабо, то сильно, как на тренировке.
Старики вдвоем атаковали Марданова, пытаясь вновь наносить ему удары. Но теперь более вяло, видимо, устали или надоело. Марданов делал попытки защищаться. Вдруг он повернулся и крикнул Мельнику:
– Если ты мужиг, иди адин адин.
Оба «старика» продолжали атаковать молодого дерзкого солдата. Потом опять пошел на Марданова Мельник. Он переминался с ноги на ногу и вдруг подпрыгнул, вытянув правую вперед. Марданов все время отходил назад, пока Мельник с другим «стариком» атаковали его, и так дошел до самого конца прохода между рядами коек. Но когда сержант изготовился к прыжку, Марданов поймал его за ногу и, когда противник начал терять равновесие, двинул ему кулаком по подбородку. Мельник с грохотом рухнул на деревянный пол. Тут опять послышались шаги в коридоре, и старший лейтенант, войдя в казарму, вновь зажег свет. Дежурный офицер посмотрел вначале на Азизова, потом подошел к Марданову и увидел его окровавленное лицо, порезанную стеклом руку, покачал головой, но ничего не сказал, и, возвращаясь к выходу из казармы, позвал дежурного сержанта:
– Сержант Лемченко, ко мне!
Через несколько секунд тот появился. Тут Азизов подумал: вот и все, их враги теперь будут наказаны, тем более что налицо следы явного насилия: сломанный зуб, синяк под глазом, у Марданова к тому же разбитое лицо и порезанная рука. Кузьма успел ему объяснить, что старики стараются не оставлять следов, поэтому не бьют молодых по лицу, ведь за неуставные отношения можно и под трибунал попасть. Конечно, если спросят, он будет молчать, так было принято в любой мальчишеской среде: никого не выдавать. Но тут и так все ясно. Но в душе ему очень хотелось пожаловаться этому офицеру на старослу-жащих, избивших его и Марданова. Что же это такое: он пришел служить, военному делу обучаться или быть зверски избитым ни за что ни про что?
Дежурный офицер что-то негромко сказал Лемченко и вышел из казармы. Лемченко, приблизившись к Азизову, внимательно оглядел его лицо и выругался. Потом он позвал Сардарова, стоящего дневальным, и послал его за водой. Через десять минут тот вернулся с ведром воды и чайником. Тут Лемченко подозвал и Марданова и велел обоим пострадавшим встать рядом, после чего Сардаров стал лить для них воду из чайника, чтобы они могли умыться. Потом Доктор тоже куда-то отправился, но вскоре тоже вернулся. Посадив Марданова на табуретку, он перевязал ему раненую руку и приклеил лейкопластырь к подбитому глазу, смазав вокруг какой-то мазью. Только теперь Марданов заметил Азизова, его побитое лицо. Он сильно удивился и спросил Азизова, за что же его-то избили. Азизов не знал что ответить. Выходило, что его били ни за что, просто так, если не считать его короткую утреннюю дискуссию с Касымовым. Азизову стало очень стыдно за себя — за то, что он не вступился за сослуживца. Побили бы их, конечно, обоих, но зато совесть его была бы сейчас чиста, и не было бы ему теперь так смертельно стыдно. Он еще раз посмотрел на Марданова, и с трудом выдерживая его взгляд, вновь вспомнил сцену ужасного избиения. «Нет, я бы так не мог, не выдержал бы», – и посмотрел на свое хилое тело, волей-неволей сравнивая его с крупным телом Марданова.