Дневник (1887-1910)
Шрифт:
* Сколько людей, выходя с гауптмановских "Ткачей", говорят: "А теперь идем ужинать!" Нам нужно, чтобы нас волновала чужая бедность. Это хорошо, это освежает. Чувствуешь себя лучше, выше, как-то необычно; но вот раскошелиться на два су...
* - Я голоден, - говоришь ты.
А я хоть и не голоден, но моя жизнь не дороже твоей. Только потому, что ты голоден, ты считаешь себя интереснее меня: ты кичишься этим.
Ты не любишь бедных из смирения. Ты не снисходишь до них, ты подымаешь их до себя. И тут ты говоришь: "Мы
– Что общего между моими несчастьями и теми маленькими неприятностями, которые бывают в твоей жизни? Тебе немного скучно. Сегодня тебя рассердила жена. Редактор встретил тебя и не улыбнулся. Ты думаешь, что ты страдаешь. Но если говорить всерьез, что общего между мной и тобой?
15 июня. Он был до того грязен, что когда его лизала собака, то казалось, она хочет его обмыть.
8 июля. О пользе морских приливов. Море набегает на берег, чтобы заткнуть те ямки в песке, которые выкапывают дети на пляже.
13 июля. Один Виктор Гюго говорил; все остальные бормочут. Можно походить на него бородой, широким лбом, жесткими, ломающими ножницы волосами, которые приводят в ужас парикмахеров, можно, в подражание ему, усердно разыгрывать из себя дедушку или политического деятеля. Но стоит мне открыть любую книгу Виктора Гюго, наугад, так как выбирать невозможно, и я теряюсь. Тогда он - гора, море, все, что угодно, но только не то, с чем могут идти в сравнение другие люди.
9 августа. Какую прекрасную роль мог бы играть сейчас Малерб. "Мощь слов нам показал, стоящих на своем месте!" И в мусорный ящик все другие слова, дряблые, как мертвые медузы!
25 августа. Некто бросается в пропасть, оставив на краю ее туфлю, чтобы себя обессмертить.
Но этой туфли так и не обнаружили.
* Я был спасен, должно быть, оса ужалила перст моей судьбы.
И мгновенно судьба отдернула от меня свой перст.
5 сентября. И все же я видел, видел, как пронеслось мимо меня счастье, там, на горизонте, в экспрессе.
* Как передать то неяснейшее, что происходит, когда радужная муха садится на цветок? Слова тяжелы и обрушиваются на образ, как хищные птицы.
* Показать, что, в сущности, для того, чтобы преуспеть в бакалейном деле, нужно не меньше ума, чем для успешных занятий литературой.
* От заходящего солнца, перерезанного морем, остается сначала кардинальская шапка, потом розовый огрызок ногтя.
* Нужное слово - вот что такое стиль. Все остальное - не важно.
6 сентября. Государственному деятелю объявили:
– Ваша супруга скончалась.
Он спросил:
– Это из официальных источников?
* - Если я выйду замуж за плешивого, - говорит молодая девушка, - я буду целовать его повсюду, только не в темечко.
* Кажется, что между нами навалена целая куча иголок. Каждую минуту мы на них натыкаемся. Это не слишком больно, но кровь все-таки выступает.
Как мы счастливы, если
* Если уж иметь иллюзии, то пожирнее, - по крайней мере, легче их прокормить.
15 сентября. Сжимайте, сжимайте крепче ваше перо. Стиль выскальзывает. Фраза вырывается, как бешеная. Она вас опрокинет.
19 сентября. Критики достойны снисхождения - они все время говорят о других, о них же никто не говорит.
* Пишущие для тех, у кого нет словаря Ларусса.
21 сентября. Стиль - это то, что заставляет редактора сказать об авторе: "О! Это, конечно, он!"
30 сентября. Уголок мира.
Видел открытый хлев. Там было темно. Должно быть, заброшенный. Соломенная подстилка превратилась просто в навоз. Корова ушла и бродит одна по полям.
Видел бедную старуху. Она сидела у порога, уставилась в одну точку незрячими бельмами. Не слышно было не только жалобы, но и дыхания. Она не шевелилась, и все-таки руки казались еще более неподвижными, чем все тело.
Видел кошку, которая одним прыжком пересекала дорогу. То есть говорю, что видел кошку, но не совсем уверен: слишком уж грязным и помятым показался мне этот зверь.
Дым не подымался из труб, не хлопала ни одна дверь.
Видел раскидистый орешник. Он тихонько шелестел под ветром. Иной раз два-три листка - при полном молчании прочих - что-то шептали друг другу, и вдруг заговорила вся листва. Кто знает, уж не вобрал ли в себя этот орешник все живое дыхание деревушки, потому что лишь он один чувствовал, потому что ему одному было свойственно чувство глухого ужаса или тоски.
Если он и лишен мысли, он мыслит все-таки больше, чем люди.
9 октября. Верлен называет правкой корректур вычеркивание запятых, вообще поиски блох в тексте.
10 октября. Вчера вечером Швоб и я были в отчаянии. И мне на одно мгновение показалось, что мы сейчас вылетим из окна, как две летучие мыши.
Мы не можем ни написать романа, ни заниматься журналистикой. Успех, которого мы достойны, у нас уже был. Неужели снова и без конца успех? Похвалы, которые были нам приятны, теперь оставляют нас холодными. Если бы нам сказали: "Вот деньги: удалитесь куда-нибудь года на три и создайте шедевр, - а вы можете создать, если захотите", - мы не захотели бы. Так что же? Неужели нам так и топтаться на месте до восьмидесяти лет?
Этот разговор чуть было не поверг нас в черную меланхолию.
Швоб поднялся и сказал, что уходит. И он сказал также, что на свете реже всего встречается доброта.
– Уважаемый господин редактор, - сказал он, - если вы все еще не решаетесь взять мою статью, вообразите на минуточку, что я умер.
Швоб рассказывает: Анри Монье был приглашен на похороны. Он опоздал, вошел в пустую уже комнату покойного и, надевая перчатки, спросил слугу: "Итак, никакой надежды?"
И еще: