Дневник (1964-1987)
Шрифт:
6 ноября. Я читаю и, чаще всего, не насыщаюсь чтением, но в том смысле, что прочитанная книга не утоляет моих потребностей с достаточной полнотой. Автор оказывается по отношению ко мне как бы смещенным. Границы наших интересов, мыслей и того что и как мы чувствуем не совпадают полностью. Неужели надо писать самому, чтобы достичь удовлетворения?
20 ноября.
Вчера был в Филармонии на первом абонементном концерте этого года. Польская музыка:
• Монюшко (1812–1872). Увертюра к опере «Пария» (1869)
• Шимановский (1882–1937). Концерт для скрипки с оркестром? 1, соч. 35 (1916),
• Пендерецкий (род. в 1933). Элегия «Памяти жертв Хиросимы» (1959–1961)
• Лютославский (род. в 1913). Три постлюдии (1963–1965).
Во-первых, я убедился в том, что мои представления
Мы живем в эпоху, когда во всем мире, в обоих его лагерях, человек все более и более чувствует над собой власть некоей тотальной силы. Она вооружена всем тем, что человек создавал для себя, но на деле, в гораздо большей степени, — для нее. Силы войны — это ее силы. Это язык ее диктата. Государственная власть — это ее власть, ее рука, которая проникает все дальше и дальше. Она уже в доме каждого из нас, она уже комплектует наши библиотеки, пронизывает эфир, завладела экранами телевидения. Пора понять, что человеческое общество — это не люди, это уже нечто гораздо большее, чем каждый из нас, это самостоятельный организм, система, которая как и всякая иная система не может быть сведена к свойствам составляющих ее частей. Она живет своей жизнью, у нее есть свой возраст: детство, когда ее силы еще слабы, юность, когда черты ее приобретают определенность, гармоничность и кажутся красивыми, зрелость, когда она входит в силу и властвует.
Можно по-разному воспринимать эту силу и свое отношение к ней, но чаще она воспринимается трагически. Этим трагизмом, страхом перед ней проникнута элегия Пендерецкого — композитора второй половины нашего века.
Третья тетрадь
1967 год
1 января.
Если не обращать внимания на вещи второстепенные… Нет, так, пожалуй, сказать нельзя, надо иначе: если выделить из всего, что было в 1966 году решающим для меня, то этот год был счастливым. И вот что его сделало таким:
1. Дальнейшее углубление сформулированного в тезисах миропонимания. Мир, понятый и воспринимаемый как целостность, как система систем, вместил в себя и материю и Бога. Мир как система есть Бог, ее составляющие есть материя. Мы подбираемся к истине от знакомого — к неведомому и аналогия может котироваться как первое и самое грубое приближение — все это ясно. Поэтому аналогию, которую я привожу ниже, надо рассматривать скорее как сравнение, поясняющее мысль: материя — это человеческое тело, без которого нет, конечно, и человека; Бог — это сам человек, человек как система, несводимая к составляющим его органам, человек как личность, как homo sapiens. Разумеется, мир как систему нельзя приравнять к человеческому организму как к системе, т. е. приведенная аналогия ни в коей мере не должна наводить кого бы то ни было на мысль, будто я думаю, что мир обладает сознанием, подобным человеческому. Я считаю, что форма несводимости мира есть нечто несоизмеримо более сложное, чем форма несводимости человеческого организма, т. е. чем его разум или его сознание. Поэтому равенства ставить здесь нельзя. У меня складывается мнение, что состояние современных знаний, особенно успехи в изучении систем как целостей таковы, что они уже подготовили все к тому, чтобы отказаться от той формы материализма, которая возникла в прошлом веке, как обобщение, как модель мира, основанная на аналитическом, а не синтетическом уровне наук. Можно ли сводить мир к материи, как к чувственному множеству? Не остается ли за бортом такого мировоззрения самое существенное? Поистине, из-за деревьев мы не видим леса! Эти взгляды, раздвинувшие для меня мир, вдохнувшие в него жизнь, избавившие меня от монотонного понимания бесконечности только как бесконечности в пространстве и времени, как бесконечности множества, пусть как угодно разнообразного, а не как бесконечности целостности, реализующей себя в принципе несводимости — эти взгляды, сформировавшиеся в 1966 году — создали для меня ощущение счастья.
2. Другим обстоятельством счастливого мироощущения была Женя. Она поддерживает во мне это чувство вот уже 33 года.
8 апреля. Множественность мира — это материя, его единство — Бог.
29 апреля.
Читаю «Владимирские проселки» Солоухина. Сам он тоже владимирский, т. е. выходец из тех краев, из которых пошла и сама Россия, суздальская Русь.
Идя по этим проселкам, он возвращается на родину в прямом и переносном смысле. Он ее открывает для себя и для других читателей. Вот мост, от которого он начал свое паломничество. Вначале это, собственно, туризм и очерки носят еще несколько внешний характер. Хотя русскую природу он чувствует остро до боли, до слез. Он со своей спутницей, а позднее еще и со спутником идет и любопытствует. Он смотрит на все немножко со стороны, как журналист, как пришелец, и на него смотрят как на пришельца и даже требуют документы. Но вот он углубляется во Владимирские земли и по мере того, как он внедряется в их глубину, он начинает проникаться ими все более и более. Он идет к местам своего детства, к истокам. В повествование начинает вплетаться история: сельцо Вески, описанное его бывшим владельцем помещиком Калачевым, и сближенное с нашим временем в беседе с тамошним агрономом, коренным жителем этого сельца и потомком тех крестьян, о которых в 1853 году автор-помещик писал, что они «кротки и трудолюбивы, в разговорах вежливы, говорят владимирским наречием…». Затем Липецкое поле, на котором новгородцы бились с суздальцами и по которому бродит сейчас автор. Село Варварино с ссыльным Иваном Сергеевичем Аксаковым и Репиным, который приехал туда писать его портрет. Это история, но история кровно и прочно связанная с нами, это наша история, доказательством чему является та женщина с бельем, сегодняшняя, которая, не зная этой истории, пришла полоскать свое белье к тому самому месту реки, где полоскали его во времена Аксакова и Репина, где были мостки, которых давно уже нет. Доказательство талантливое, где-то в четвертом измерении связавшее нас с прошлым. Это не логика, это искусство, это пластика. А женщина, подобно птице, вернувшаяся к гнездовьям своих далеких предков, приводит нас к мысли об еще непознанных нами, но действенных силах, которые превращают нас, живущих на этой земле людей, в некое единство, в организм, в нацию, в народ.
Солоухин идет дальше к истокам реки Ворщи, к истокам детства, т. к. он где-то ниже по течению ее вырос и мальчишкой мечтал дойти до ее начала. Повествование становится многозначным: за реальными событиями его путешествия встает другой план, имеющий более глубокий и волнующий смысл: старая женщина, в доме которой они ночуют, останавливает на нем долгий, раньше вопросительный, а потом молящий и, наконец, страдальческий взгляд. Она думала поначалу, что это вернулся ее сын, пропавший без вести. Да, он действительно сын такой же крестьянки, живший на той же реке Ворще, которая тут берет свое начало. У них одно и то же начало, одна родина — Суздальская земля, Россия.
31 мая. Май в этом году дивный: тепло, солнечно, все цветет, а изредка — грозы. Но для меня он не плодотворен. Было так, что утренние мои хождения на работу оказывались часами интенсивных размышлений, — теперь иду и не могу ни на чем сосредоточиться. Мелькают отдельные мысли, которые так и остаются недодуманными. Например, истории народов… А так ли это? Может быть, говорить это все равно, что утверждать о человеческой жизни, что она есть история клеток. Ведь человеческое общество — это не только и не столько люди, сколько самостоятельная структура, свойства и качества которой несводимы к свойствам и качествам составляющих ее частей — к людям?
3 июля. Первый день отпуска… желанного и долгожданного. Вчера, в воскресенье, вместо сегодняшнего дня, отмечали Машин день рождения. А сегодня под вечер поехал один сюда, в Зеленогорск.
13 июля, Зеленогорск. Определение материи известно — это то, что дано в ощущениях, но тогда для материалиста не может существовать ни прошлого, ни будущего потому, что и то и другое не дано и не может быть дано в ощущениях. Проверить эту мысль.
14 июля, Зеленогорск.
Сегодня целый день был один — Женя в городе. Каждый раз, когда ее нет со мной, убеждаюсь, в какой степени она мне необходима. Я всегда без нее тоскую, не скучаю от нечего делать, а тоскую. Думаю, что она без меня обходится легче — я человек тяжелый, и иногда пожить в разлуке со мной для нее должно быть отдыхом.
Примерно пол-отпуска прошло. Я возлагал на него большие надежды, как на такое время, когда я смогу сосредоточиться на самом важном, углубиться… Не только обдумать многое, но и достичь того духовного состояния, когда внутри тебя все начинает светлеть. Но я оказался далек от этого. Несколько дней тому назад, точнее неделю тому назад, я оказался как раз в противоположной стороне от той, куда надеялся прийти. Из этого надо сделать выводы. Я еще не теряю надежды.