Дневник (1964-1987)
Шрифт:
25 августа.
Перечел некоторые записи за 1964 и 1965 года — остался недоволен. Они, конечно, писались на ходу, наскоро, но дело не в этом — они отмечены неполноценностью.
Понятия — дети своего времени. Но они часто являются к нам из прошлого и самоуверенно претендуют на ту роль, которую они когда-то играли. Так обстоит дело с понятием «материя». Но сегодняшний день не то, что вчерашний.
17 ноября. Нечто, исследуемое на одном уровне, есть система, на другом — нет. Следовательно, качества, присущие системе существуют лишь для определенного уровня и не
18 ноября.
Можно сказать, что системы разных уровней несоизмеримы. Качества, присущие системе одного уровня не могут быть обнаружены в ней, если рассмотрение ее ведется на другом уровне, и это потому, что их на этом уровне действительно нет. На этом другом уровне нет и той системы, а существуют системы, обладающие своими качествами, хотя и обуславливаемыми системой высшего уровня. Таким образом, нечто нельзя представлять себе так, как если бы оно просто состояло или складывалось из другого, хотя на уровне этого другого последнее будет обнаружено, так как действительно существует.
Именно эта несоизмеримость систем разных уровней делает возможным единство бесконечного и конечного. Мир неисчерпаемо содержателен. Когда нечто становится элементом системы — возникает различие уровней. Переходы от уровня к уровню дискретны, так как природа системы несводима к природе ее элементов. Тем более разняться система и элементы ее элементов. Но различные комбинации и сочетания элементов не создают еще новых уровней; эти изменения и соответствующие им различия в системах совершаются в пределах тех же уровней.
Нечто нельзя представлять себе так, как если бы оно просто состояло из другого. Это другое, будучи в системе, оказывается уже иным, чем вне системы. То новое, что его теперь отличает в ряду подобных, порождает границу.
Относительность единичного означает всеобщую обусловленность и, следовательно, единство мира.
1968 год
6 января.
Познание, очевидно, основывается на изоморфизме систем познаваемого и познающего. Отсюда сходство и различие объекта и его отражения. Но могут быть и неизоморфные системы, тогда адекватное познание невозможно — они иррациональны. Однако это вовсе не наносит ущерба человеческому разуму — это только говорит о неисчерпаемости мира.
Если есть две неизоморфные друг по отношению к другу системы, то может ли быть такая третья, которая была бы изоморфна одновременно и первой, и второй? Очевидно, что если бы этого не могло быть и не было бы в действительности, человек ничего бы не знал о наличии и отсутствии изоморфизма систем. В этом аспекте все системы были бы для него одинаковы. Но если какая-либо одна система может быть изоморфна одновременно двум или более неизоморфным друг по отношению к другу системам, это означает, что она отличается от них степенью изоморфизма. Чем выше степень изоморфизма, тем относительно развитее, совершеннее система, тем она жизнеспособнее, лучше информирована. Вообще объем информации, потенциально доступный для данной системы, есть показатель степени ее изоморфизма.
11 января, четверг. Теоретически я понимаю людей, посвящающих себя политике, особенно тех, которые это делают из гуманистических побуждений как, например, делали это русские революционеры. Но каждому — свое. Я совершенно к такой деятельности не гожусь. Более того, политика меня отталкивает. Человек созерцательного склада не может и не должен быть политическим деятелем пусть даже самого скромного диапазона. Он может приносить пользу людям иначе.
Воображение надо обуздывать. Последние дни я его распустил. Меня преследовали самые мрачные мысли — хуже, чем о смерти, — об одиночестве, о ненужной одинокой и беспомощной старости. Чувство мало совместимое с философским отношением к жизни. Я рисовал себе все это в подробностях: как я прихожу домой, а дома по существу-то и нет, есть укрытие, которое может спасти от дождя, от ветра, от снега, но не от сиротства; как я остаюсь с воспоминаниями один на один, как они ранят, терзают меня — и все уже позади. Я думал: вот я жду пенсии, чтобы иметь свободное время, жду как чего-то лучшего, что впереди, но ведь это безумие — в таком возрасте ждать впереди лучшего! Что там, на краю?
22 января, понедельник. Читаю роман Булгакова «Мастер и Маргарита». Прочел еще только первую часть. Впечатление сильное. О целом судить пока что не берусь. Особенно понравились главы «Понтий Пилат» и «Явление героя».
27 января, суббота.
Вчера закончил «Мастера и Маргариту». Каждый в прочитанном видит что-то свое, прочитывает по-своему. Поэтому я боюсь настаивать на том, что сказанное ниже действительно входило в намерения Булгакова, но в его романе найти это можно.
Зачем автору понадобилось это смешение реалистического, сатирического, фантастического и мистического? Я бы сказал — смешение беспощадное! Может быть, для того, чтобы сильнее выразить все более и более постигаемое современным человеком различие между сущностью вещей и их внешним обликом. Наука начала с разоблачений фантастического и мистического, но сейчас у фантастов и мистиков не хватает воображения, чтобы следовать за наукой. На каждом шагу потрясающие опровержения так называемого здравого смысла, наших привычных представлений, укоренившихся взглядов! И не только обывательских взглядов и представлений — научных убеждений!
Но успехи научных знаний убеждают нас скорее в собственном невежестве, чем в могуществе нашей мысли. После короткого опьянения, когда человеку казалось, что он царь природы, наступило похмелье. Похмелье это выразил Кафка, о нем он рассказал нам, когда его герой почувствовал свою беспомощность в этом, оказавшемся столь странным, мире. Но похмелье — состояние болезненное. И подавленность кафковских героев, их зависимость, бессилие, угнетенность — это пройдет. Булгаков уже не угнетен сознанием того, что человек не царь природы. Он смеется над обывательской уверенностью в непреходящей ценности здравого смысла и практицизма. Самые непрактичные люди — Иешуа и Мастер ближе к истине. Может быть, они ее не знают, но чувствуют, и, может быть, знание это еще не все, надо иметь еще и сердце. Но зато посмотрите на людей мира сего! Как беспощадно они одурачены! И кем!? Не Сатаной, а всего лишь его подручными. Сатана у Булгакова — это не просто злое начало. Дальше больше того — это не злое начало, а диалектика жизни. Он говорит фанатичному Левию Матвею: «Не будешь ли ты так добр, подумать над вопросом: что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? …Ты глуп».
Догматики глупы, и Булгаков в романе своем смеется над ними, так же как и над обывательским здравым смыслом, над его плоским материализмом.
11 февраля, воскресенье. Сегодня открылся мне Тютчев. Странно, что это произошло так поздно. Наверно, кристаллическая решетка должна повернуться под определенным углом к лучу, чтобы увидеть его волшебный свет. Иначе он в ней гаснет.
8 марта.
Скоро 11 марта — пятьдесят семь лет. Что я скажу в свое оправдание?