Дневник, 2004 год
Шрифт:
Приехал на дачу в девятом часу.
7 ноября, воскресенье. Все те же известия из Парижа о состоянии здоровья Арафата. Идут рассуждения, когда и по чьему желанию остановят приборы жизнеобеспечения. О политическом и финансовом наследовании. О завещании Арафата похоронить его на Храмовой горе в Иерусалиме возле мечети Омара. Израиль по политическим мотивам на это согласиться не может. Рассуждения о том, обратима ли кома или нет. Открывал ли больной глаза или не открывал. Все это кажется мне страшно оскорбительным и бесчеловечным. Вечером из Парижа Шоммер сообщил, что завтра на военном медицинском самолете Арафата перевезут или в Каир, или в Оман.
Весь день читал, приводил в порядок дневник, читал английский, а в перерыве строгал,
Вечером смотрел НТВ, демонстрация коммунистов, демонстрация «Идущих вместе», показывают старые лица. Уже недели две обсуждают о замене праздничного дня 7 ноября на другой праздничный день, 4 ноября, как день освобождения России от Смуты, от польской интервенции. Все это гуманитарное безобразие: 7 ноября — величайшая в России дата, изменившая ее путь. Я хотел бы посмотреть Францию, отменившую День взятия Бастилии. Вот так потихонечку и стирается историческая память. В истории все надо беречь, все памятники и все даты.
Взахлеб читаю книгу И. Д. — в чем ее особенность? Здесь много еврейских подробностей, много подробностей из жизни эмиграции, но есть еще какой-то особый остаток, заставляющий книгу буквально глотать. Есть даже секс, и очень много.
9 ноября, вторник. Как и решил еще в начале года, хожу по чужим семинарам, приходится делать то, чего не сделала в свое время Г. И. Седых, занимаюсь ревизией. Бог с ней, все уже произошло. Уже был у Рекемчука, потом на совместном поэтическом семинаре у Ал. Михайлова, теперь пришел на драматургию к И. Л. Вишневской. Но ничего нового не произошло: нарвался опять на пьесу Саши Демахина, с творчеством которого я немножко знаком. Он начал с некоего предисловия. Оказалось, что у него заранее были условия для написания пьесы: два близнеца лет по сорок — пятьдесят, единство места, молодая женщина и старая. (В каком-то театре вроде бы действуют близнецы именно того возраста.) Очень занятное сочинение, вдобавок ко всему Демахин прекрасно, в темпе читает. Веселый диалог, но сразу же возникают угадываемые ситуации. Сразу же возникает кровосмешение. Комикование перекрывает трагизм сцены. Как же замечательно и легко пишет Саша свои диалоги! Постепенно все превращается в легкий и пошловатый скетч. Что-то даже появляется непристойное в комиковании очень взрослых людей. И другое: холодный, жадный и уверенный прагматизм самого Демахина.
Дальше — больше: все небрежнее, беспринципнее, все ближе к водевилю положений. Беда — почти нет характеров, кроме, может быть, молодежи, мальчика и девочки, а у более дряхлых людей непристойное комикование снова и снова. Пожилые близнецы, расставшиеся в юности, их дети, которые оказались вместе, может быть, в одной постели, и бездарная мать сына, естественно, два дома — богатый и бедный, через дорогу.
Во время чтения усталое лицо И. Л., рука в перстнях подпирает голову. Мне кажется, иногда она засыпает.
Слушаю дальше. Диалоги, монологи, небольшой лексикон, но много, много слов. Как бы уже диалоги по поводу. Но что хорошо, все же весело, и Демахин, сукин сын, держит каждую сцену. Правда, интересно: Катя и Вадим по законам жанра не должны все же оказаться двоюродными братом и сестрой. Началась такая сложная генеалогия, смешанная с гинекологией. Но все же оказалось, что они не спали, а — брат и сестра. Но новый поворот винта — и все оказывается лишь большой фреской нравов.
После перерыва началось обсуждение. Вспомнили Аристотеля, который говорил, что начинающие авторы больше интересуются характерами, а опытные — сюжетом. Надо бы принять во внимание. В пьесах я определенно не самый опытный автор. Один из ребят (Гоша): наши комедии (русские) должны быть грустнее. Коровкин (реплика): тусовочная драматургия. В ответ на другую реплику Гоши о пьесах, которые пишутся с прицелом на тусовочную группу, Саша Коровкин сделал ряд замечаний с позиции бывшего актера. Говорил о «нулевом акте», и пр. и пр. Очень интересно.
У меня на семинаре обсуждали Вадима Керамова, ребята почему-то его совершенно не приняли. Единым блоком я и Паша Быков отбивали от наших молодых снобов дагестанского милиционера. В керамовских текстах меня смущает только одно: я их прочел еще в прошлый вторник, они показались мне эмоциональными, с хорошо закрученными внутренними маленькими сюжетами, а когда пришел в аудиторию, выяснилось, что тексты забылись.
В Черкесске случилось невероятное. Писал ли я, что еще раньше там разразился скандал? Зять президента, глава крупной компании по производству цемента, пригласил к себе на дачу семерых своих компаньонов-акционеров. Среди них — люди все молодые — один парень был даже депутатом республиканского законодательного собрания. Что-то, видимо, зять президента хотел от своих гостей. Заглядывая вперед, я полагаю, что речь шла о каком-то новом акционировании, вернее, изъятии собственности. Возникает, конечно, первый вопрос: какая невероятно удачная семья, тесть президент, а зять — глава компании; когда же успели так разбогатеть, и все, наверное, благодаря собственным талантам? Что там на этой сходке шло, было неизвестно, но закончилось все тем, что семеро молодых людей приехавших на сходку, пропали. Люди, жившие в окрестностях, слышали выстрелы, видели какую-то суету машин.
Родственники пропавших, видимо, не самых последних людей в республике, как водится, обратились в милицию. Милиция заехала на дачу зятя президента республики и, естественно, не нашла ничего тревожного. Здесь надо еще знать местную милицию с ее холуйским чинопочитанием. Тогда эти же самые родственники устроили свое собственное расследование и довольно быстро наткнулись на следы преступления. Новые все же времена и кое-чего, как рассчитывалось, скрыть не удалось. Родственники, как позже выяснится, зверски убитых охраной дачи людей, потребовали ответа у президента. Пока собрали митинг на площади перед администрацией. Здесь ведь все свои, все родственники, можно представить себе, сколько было родни у этих семерых.
Митинг власти, конечно, обеспокоил. Президент в спокойной и раздумчивой манере первого секретаря обкома объяснил всем. что его дочь со своим мужем фактически, дескать, уже не живет, а вот теперь подала на развод. Можно опять представить, сколь быстро в этом мире родства и блата этот развод полетел. Моя хата с краю, тесть за зятя не отвечает. Но народ, наверное, лучше знает и степени родства, и дружеского и семейного участия в семье президента.
Тем временем нашелся и был арестован зять. Потом в квартире земляка и родственника петербургского милиционера были арестованы двое тех самых охранников с дачи зятя президента. Как все же быстро перемещались по стране люди зятя президента! Они показали заброшенную шахту, место, куда, предварительно немножко подпалив и закидав горящими покрышками и камнями, были сброшены трупы молодых предпринимателей. Общественность, конечно, взвыла. Народ понял, что если сейчас, в минуту возмущения и гнева, не сковырнет эту власть, то она и дальше будет ехать на его шее.
Потом, конечно, случились вещи противоправные. Но кто только объяснит мне, как же в этом случае поступать по праву? Ждать указания из центра, надеяться на вертикаль, слушать своего местного президента о разводе его дочери или писать президенту в Москву. Народ штурмом взял здание администрации, штурмом прорвался в кабинет президента, переворошил там все бумаги — в основном это были женщины, надо полагать, матери, сестры и жены убитых на даче зятя президента, — и не собираются покидать этот кабинет, пока президент не подаст в отставку. С каким оглушительным смаком телевидение показало это! В этот момент я телевидению простил все.
10 ноября, среда. С утра был на экзаменах в аспирантуру. Урожай не очень большой, но самое главное — экзамен стал гласным: вся наша комиссия довольно дружно работала. Правда, когда пошла явно с наводки Ирины Георгиевны студентка из Педагогического университета, плоховато отвечала, а я еще посмел ей задавать вопросы, то Ю. И. Минералов, естественно, принялся за старую песню: ректор пришел на экзамен уставший, у него плохое настроение и пр. Но все это для меня привычное, Ю. И. нервничает, до выбора ректора осталось полтора года, и ему очень хочется — так, кажется, все близко, досягаемо, а внутреннее чувство жжет: не достану…