Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки)
Шрифт:
Девочка не знала, что и подумать, она лежала ничком и плакала. Люди, которые видели это, глубоко тронутые, как в старинных повествованиях, плакали все до одного.
Канэиэ много раз вытирал слезы рукавами своего одинарного одеяния и приговаривал:
– Вот неожиданность! Я уже стал раздумывать, приезжать или не приезжать сюда, а здесь вдруг такое дело. А, поедем со мной!
– принялся он шутить, и до поздней ночи все то плакали, то смеялись, едва уснули.
Наутро, собираясь уезжать, он позвал девочку, посмотрел на нее и снова нашел ее прелестной.
–
– смеялся Канэиэ, и с тем уехал. Позже, когда он присылал письма, он обязательно спрашивал: «Как там маленький человечек?». Писал часто...
Ночью двадцать пятого числа, когда сумерки уже сгустились, послышались громкие голоса. Случился пожар. Услышав шум совсем близко, я поняла, что горит у неприятной для меня женщины. Я слышала, что двадцать пятого и двадцать шестого числа у Канэиэ обычное религиозное воздержание, но от него была записка: «Просовываю ее из-под дверей», - очень подробная. Я подумала: «Удивительно, что дожила до этого только теперь».
Двадцать седьмого мое направление было для него запретным. Двадцать восьмого числа около часа Барана раздались крики:
– Дорогу, дорогу!
Увидев, как открылись центральные ворота и в них въехал экипаж, я подняла шторы, нижние занавески заткнула слева и справа. Видно было, как множество передовых закрепляло оглобли. Когда экипаж приблизили к месту, где они закрепляются, Канэиэ сошел на землю и появился из-под алых слив, которые как раз были в самом цвету. Он был похож на них.
– Как интересно!
– воскликнул он, поднимаясь в помещения.
Когда Канэиэ проверил следующий день, оказалось, что будет запретным южное направление.
– Почему тогда ты не рассказала мне обо всем?
– спросил он.
– А как бы ты поступил, если бы узнал правду?
– Пожалуй, уехал бы.
– Теперь надо хорошенько знать, что у тебя на душе.
– После этого мы оба замолчали.
Я размышляла над тем, что девочку нужно учить каллиграфии и стихосложению, но здесь, как мне думалось, достаточно будет моих наставлений.
– Плохо, если она не оправдает ожиданий. Теперь пусть вместе с другими девочками пройдет церемонию первого надевания шлейфа, - наставлял меня Канэиэ, пока не смерклось. Уезжая от меня, он на прощание громко произнес:
– Теперь я еду к экс-императору! Это направление подходит.
В последнее время вид у неба улучшился, мало-помалу прояснилось. Не слишком теплый и не слишком холодный ветер навевал аромат сливы, соблазнял на песни камышевку. На разные лады орали петухи. Воробьи, свивающие гнезда на крышах домов, сновали туда и обратно под черепицей. Освободившись из зимнего плена, показала лицо трава в садике.
В первый день
Я думала, что третьего числа мое направление было открытым для Канэиэ, но ничего о нем не услышала. В таких же, как и ранее, грустных размышлениях провела я весь день до вечера четвертого числа, а во сне сторожила звуки, и вдруг среди ночи раздался большой шум из-за пожара. Слышно было, что горит поблизости, но я, обеспокоенная своими мыслями, не могла подняться. И тут ко мне с разных сторон стали приходить люди, прежде этого не делавшие. Пришлось встать, выйти наружу и отвечать на их вопросы:
– Кажется, огонь утихает.
Когда стало светать, я вошла в помещение и снова легла, и вдруг заслышала, что перед воротами остановились скороходы. С удивлением я услыхала:
– Господин приехал!
Поскольку светильники были уже погашены, при входе в дом было темно, и Канэиэ произнес:
– Как темно! Видно, огонь погасили, потому что стало светло от пожара? У меня было ощущение, что горело поблизости, и я приехал. Может быть, теперь мне вернуться?
Наконец он лег в постель.
– Я еще с той ночи думал к тебе приехать, но моя свита вся разъехалась, и я ничего не мог сделать. Если бы это было прежде, я вскочил бы на коня и один прискакал, а теперь что за человек я стал? Что должно произойти, чтобы я появился?! С такими думами я и уснул, и вдруг этот гвалт - просто удивительно. Я поражен, - делился Канэиэ своими мыслями.
Рано утром он ушел от меня, сказав, что на улице, видимо, «странным покажется экипаж».
Шестого и седьмого, как я слышала, у него было воздержание. Восьмого числа шел дождь. Ночью было слышно, как он стучит по мху, покрывающему камни. Десятого я пошла поклониться в святилище Камо. Я пошла с удовольствием, после того, как одна приятельница предложила:
– Потихоньку сходим туда вместе.
Я всегда испытывала в этом месте редкостное чувство, и сегодня пребывание здесь подняло у меня настроение.
Тому, кто видит, как крестьяне жнут в поле, кажется, что они двигаются там просто так. Как и прежде, когда мы достигли Китано, то увидели на болоте женщин и детей, собиравших травы. Внезапно я вспомнила стихотворение о том, что не боятся замочить в дождевой воде ни подолы, ни шлейфы лишь те, кто задумал собирать болотные травы... Презанимательный вид открылся, когда мы огибали холм Фунаока.
Домой я вернулась с наступлением темноты. Только легла спать, как раздался сильный стук в ворота. Совершенно сбитая с толку, я пробудилась и неожиданно увидела рядом Канэиэ. Демон подозрительности говорил мне, что он попусту приехал в другой дом, поблизости от моего, и, возвращаясь, решил навестить меня. Но лицо у него оставалось беззаботным. Я же не смогла быть с ним совершенно непринужденной... А там и рассвело. Назавтра Канэиэ уехал, едва только поднялось солнце. Так прошло пять или шесть дней.