Дневник романтической дурочки
Шрифт:
— Вот и я говорю, что ты безответственна. Они же не просто так появляются здесь время от времени.
— Хорошо, Виктория Степановна, я «проведу расследование», а сейчас пойду готовиться к вечеру.
Конечно, Вика любила сгущать краски, конечно, меня немножко грыз червь сомнения. Нераскрытые секреты, которые всплывали на поверхность, как жирные медузы, обжигали, а потом распадались на маленькие кусочки. Именно в то время у меня появилось ощущение надвигавшегося урагана, который унесет меня, как Эли и Тотошку вместе с домиком, неизвестно куда… Впоследствии, то есть на данный момент, оказалось, что место назначения не так уж далеко и весьма прозаично. Я не знаю, почему все, что было связано с соглядатаями, крутящимися возле меня, историей с марками, разговором Маши и Мити не испугало меня до полусмерти. Возможно, важней, чем мое чувство к Мите и надежды связать с ним свою судьбу, — ничего не было. В этом темном углу комнаты я увидела вещи, которые мне смутно о ком-то напомнили. Потрогала, даже понюхала их, и меня сковал самый настоящий ужас. Нет, этого никак не могло быть… Я откинула вещички и даже брезгливо вытерла руки о пальто. Что делать? Но сил не было, абсолютно ни на что. Лучше вернусь обратно, туда, где было хорошо и красиво.
Наступил долгожданный вечер. Сейчас не могу оценить ни качество спектакля, ни разговоры публики. На сцене стоял Митя. Ему безумно шел костюм испанского идальго. Хотя, мне кажется, кого бы ни пришлось изобразить младшему Шабельскому, ему все удалось бы. После весьма благосклонного приема компания, как это и полагается, отправилась за кулисы. Впереди, оторвавшись от всех, шествовала Анна Николаевна. В течение всего спектакля она не столько созерцала своего сына на сцене, сколько с подозрением оглядывала публику, пытаясь запомнить реакцию зрителей и уж после разобраться с «истинными целителями» Митиного творчества. За ней отрешенно и как-то буднично семенил Владимир Анатольевич. Было непонятно, рад он, доволен, горд и, вообще, он с нами или опять в своей скорлупе обиженного на жизнь. На приличном расстоянии, так как не хотела расталкивать публику, выходящую неторопливо из зала, двигалась наша группа, ведомая Руфиной. Бабушка была довольна и очень взволнована. Она теребила дрожащими руками сигарету и то открывала, то закрывала свой старомодный, шитый стеклярусом ридикюль. Я не стала бросать свой букет к ногам Мити на сцену. Я надеялась лично вручить тщательно подобранные цветы и провести разговор со значением. Я уже знала, что напишу в интервью, разрешение на которое мне удалось выпросить у журнального редактора, сославшись на близкое знакомство с дебютантом. Тихая радость плескалась во мне до входа в гримерку.
— Заходите все, сейчас придут фотографы и еще какие-то журналюги, — самодовольно заявил оперный певец.
Страшно раздувая щеки от удовольствия и гордости, Митя не замечал вокруг никого. Он опьянел от счастья. Анна Николаевна находилась приблизительно в таком же состоянии, и оба они были уже готовы позировать еще не прибывшим папарацци.
— Ты в восторге? — спросила Руфа, пристально глядя мне в глаза.
— Я в восхищении, — подыграла я несколько обескураженной бабушке столь быстрым преображением внука из нормального молодого мужчины в самодовольного павлина. — И что, ничего не меняется в отношении?
— Его можно понять, все-таки первое выступление, — смущенно пробормотала я, довольно глупо чувствуя себя с огромным букетом, из-за которого и меня не очень хорошо было видно, и мне не все удавалось рассмотреть. Наконец я пробилась к премьеру.
— Митя, я тебя поздравляю. Нам надо договориться об интервью. Надеюсь, оно тебе не повредит.
— Лерочка, конечно! Давай цветы. Надеюсь, они мне? — веселился Шабельский.
В тот момент, когда мы уже начали прикидывать время нашей «деловой встречи», костюмерша тихонечко подошла к Мите и взволнованно, указывая на дверь, что-то шепнула ему на ухо. Митя вышел стремительно, и по его спине было видно, что он очень напряжен.
Конечно, поступок, который я тогда совершила, меня не красит. Но я пошла за Дмитрием.
— Ну поздравляем, желаем, гордимся. Что еще говорят в таких случаях? — негромко и не очень почтительно сказал один из двух джентльменов, одетых в абсолютно одинаковые костюмы в тонкую полоску.
Если бы не разные цвета рубашек и галстуков, их в этом затемненном коридоре можно было принять за двойняшек.
— Теперь, уж извини, о деле. Когда будешь отдавать долг? Ты просил до премьеры — она, шва богу, состоялась. И…
— Послушайте, мне кажется, сейчас не лучшее время и не место для обсуждения этого. Я завтра к вам приеду и тогда…
— А что, Дмитрий Владимирович, будет тогда… У вас есть деньги?
— Я почти достал.
— Не понимаю, — продолжал тихо гневаться собеседник.
— Мне нужно несколько дней. Хотите, дам расписку, — умолял Митя.
От Митиного униженного положения меня стало лихорадить.
— Нам не нужна расписка. Мы тебя, дорогой, и так достанем. У тебя три дня. Старайся лучше, — с угрозой сказал незнакомец.
«Двойняшки» развернулись, как по команде исчезли. Я подумала, что они бывшие военные. Вдруг на руку Мити, которой он хотел открыть дверь, легла тяжелая рабочая женская ручища.
— И им ты тоже должен? Хорошо. Куда подевался? У бабки не кажешься. Мне что, тебя по всему городу подкарауливать?
— Сама виновата! Я тебе сказал, что все сделаю. Прекрати ныть. Лучше помоги.
— Это чем же я могу тебе помочь?
— Сейчас объясню, — он склонился к самому уху женщины.
Дальше трепетный разговор премьера и молочницы мне был не слышен. Да и я безумно струсила. Сейчас увидят, и будет скандал. Кроме того, Руфа обязательно меня хватится. Не зная, как скрыть переполнявшие меня чувства, я «надела» лицо и вернулась к гостям.
— Что происходит? — сразу же подошла она с вопросом. — Мне так и не удалось подступиться к собственному внуку. Что он там делает?
— Я вообще-то ходила в туалет. Но, по-моему, он разговаривает с коллегами, — постаралась я как можно искреннее соврать.
Тайны. Хорошо тем, кто пытается разгадать исторические или литературные ребусы. Это развивает ум, делает жизнь ярче. Но разоблачать скрытую жизнь дорогих людей — дело неблагодарное и малопочтенное. Такое впечатление, что ты крадешь чужую душу. Но я редко отступала от своей цели. Уже и не ясно, нужно ли добиваться ее, а остановить себя не могу. Я же дала себе слово. Так же, как сейчас. Пришел момент полного разбора моего жизненного полета. И чего бы мне это ни стоило, а обойтись это может недешево, я должна разобраться. Слишком долго я пребывала в спячке.
Митя вернулся минуты через две, натянутый, как струна, и все ощутили нежелание дебютанта праздновать победу.
— Возьми себя в руки, мой дорогой, — одними губами, но настойчиво, велела бабушка. Увидев возмущенное выражение лица внука, добавила: — Не порть людям праздник.
— И что, по-твоему, я должен делать?
Бабушка не успела ответить. В гримерку влетело на всех парусах совершенно неземное создание. Как пишут в любовных романах: «Равное по красоте, стройности и изяществу трудно было найти». Пожалуй, в этой комнате, действительно, все остальные показались плохо и безвкусно одетой челядью. При этом, независимо от возраста, настроение испортилось у всех.
— Дмитрий, я большая поклонница вашего таланта (интересно, когда она успела ей стать?) и хочу написать о вас статью в один известнейший гламурный журнал, — кокетливо начала длинноногая лань. — Но брать интервью я люблю в неформальной обстановке, так что мне придется вас похитить у замечательного общества. Вы не возражаете?
Ответом ей было восторженное блеяние моего обожаемого Мити. Да, мне здесь уж точно делать нечего.
Можно это было назвать гордостью, взбрыком, гонором или просто обидой. Как угодно. Но оставаться дальше в конфетно-опереточной ситуации я не хотела. Тогда я посчитала, что шесть лет терпеливого ожидания вполне достаточно. Я должна срочно освободиться от чар своего принца. Как тогда, когда девчонки на даче у Леночки сообщили о Митиной итальянской женитьбе, мне показалось, что все смотрят на меня и указывают пальцами. Чего мы боимся больше всего? Наверное, насмешек и пренебрежения. Я старалась их не замечать много лет. Хватит.