Дневник романтической дурочки
Шрифт:
— Не уверена, — солгала я.
Что-то я понимала. Но не все.
— Я пойду. Мне надо поспать. Попробую увести Руфу. Пришлю Машу с едой. Если придет в сознание, звони сразу же.
Митя спал довольно долго. Я сидела, смотрела на измученное лицо, и мне до безумия хотелось обнять Митю, чтобы исцелить, заставить поговорить со мной. Просидев так часа два, я тихонечко подошла к окну. У больничного корпуса был чудесный парк. Весна в разгаре. Мне довольно долго казалось, что моя жизнь должна быть похожа на зеленую аллею из фильма «Большой вальс». Я неторопливо покачиваюсь в экипаже, в такт дивного вальса, вдыхая ароматы окружающего мира, и жду.
— Ну что, так и не просыпался? — довольно громко спросила Маша, ввалившись со своими котомками.
— Нет. Я хочу пойти к врачу, хорошо, что вы пришли.
Разговор с доктором был абсолютно бесплодным. «Ждите, это не быстро». Несолоно хлебавши, я вернулась и, подойдя к палате, услышала Машино ворчание: «Бог шельму метит. А мне что делать? Всем нагадил, теперь вот лежит, отлеживается, а все бегают вокруг барина». Осторожно прикрыв дверь, я минут пять покурила на лестничной клетке, только потом, громко протопав по кафельному полу, вошла в палату.
— Сидеть у меня времени нет, — обернулась ко мне Маша. — Скоро Руфина Константиновна придет. Вот железная баба!
— Да, это правда. Только она не железная, а мужественная.
— Ну да, да, — зло бросила женщина, уходя.
Минут через сорок я наконец услышала: «Пить, пить». Не зная, можно ли дать Мите воды, я наклонилась к нему.
— Ты одна? А где все? — расслышала я шепот через марлевую повязку.
— Сейчас все придут.
— Не надо. Лера, поговори со мной. Что произошло?
— Митенька, я еще сама ничего не знаю. Но есть одна хорошая новость. Твое интервью, первое, выйдет на этой неделе.
— И последнее…
— Что ты говоришь?
— Мне кажется, я больше никогда не смогу петь.
— В каком смысле? — растерянно спросила я.
— Я никогда не смогу выйти на сцену, и даже войти в театр.
— Почему, что за глупая фобия? — начала я нарочито сердито (слышала, что больным нельзя давать раскисать).
— Я был на репетиции. Все получалось. Понимаешь, Лера, как никогда… Голос парил, я чувствовал что-то особенное, я понимал роль, образ. Потом перерыв. Мне даже со сцены родить не хотелось… В дальней кулисе меня ударили по голове, а потом еще сильно избили. Никого не видел, ничего не помню. Классно, правда? — Митя истерично засмеялся.
— Ты знаешь за что?
— Не совсем, то есть я предполагаю…
Мы не успели договорить, появился врач, возмутился, что мы беседуем, и попросил меня уйти. Я вышла и столкнулась с Руфой, было видно, что она держится из последних сил.
— Руфочка, он пришел в себя.
— Зато я не могу этим похвастаться, — хладнокровно отреагировала Руфа.
— Митя в чудовищном настроении. Он уверен, что больше не сможет выйти на сцену.
— Да? А в казино он тоже не сможет больше войти?
— Что вы имеете в виду?
— Твой Митя игрок. Из этого больничного кошмара он выкарабкается, а вот как погасить его истинную страсть?
— Руфа, вы несправедливы. Ему правда плохо. У него долги. Кто выплатит эти долги?
— Уже… Но больше я для него палец о палец не ударю, — выплеснув свой гнев, старая дама вдруг «сдулась», и я еле успела усадить ее на стул.
— Лера, что за напасть? Почему? У него же все есть. Откуда такие пороки? Хотя наследственность. От нее никуда не денешься.
— Я думаю, что Митя сумеет сделать правильные выводы. И сейчас, когда он никому не нужен, я смогу его поддержать, — очень тихо сказала я.
— Лерочка, это мой внук, но я должна признать — в нем гораздо меньше человеческого, чем актерского, а это диагноз. Если даже он не выйдет на сцену, он будет играть в жизни. Не строй иллюзий.
— Я так не думаю. Я попробую, может, у меня получится…
Дальше разговор вряд ли имело смысл продолжать. Руфа безусловно остынет и сменит гнев на милость.
В моей жизни начался самый яркий период.
Митя довольно скоро выписался из больницы. Его физическое состояние не внушало опасения, но произошел полный психологический сбой. Мой милый друг впал в отчаяние, он не знал, да пожалуй, и не желал что-либо делать. Лишь один раз он оживился, когда позвонило «неземное создание» и объявило о желании «продолжить интервью». Встреча состоялась, но так как младший Шабельский действительно умел говорить только о себе, взаимопонимания, видимо, не возникло. Расстроенный Митя попытался пожаловаться Руфе, говорил, что жизнь его кончена и он должен… так как никому не нужен…
— Мне нужен, — робко вставила я.
— Лера, я о серьезном, а ты шутишь, — раздраженно отмахнулся он.
— Она тоже о важном. Дело в том, что не ты никому не нужен, а тебе никто и никогда не был…
— Руфа, я в таком положении, а у тебя, как всегда, кроме колкостей, для меня ничего не припасено.
На самом деле бабушке было отчаянно жалко своего непутевого, эгоистичного внука. Она-то хорошо знала, что такое потерять карьеру. Митина проблема была намного глубже, чем он, игрун, себе это представлял. Это понимали все, но реагировали по-разному. Анна Николаевна впала в истерический экстаз, заламывала руки и кричала, что жизнь ее закончена. Владимир Анатольевич, как всегда, был погружен в себя и, только приходя к Руфе, причитал: «Мама, что теперь будет?» Маша вдруг перешла от злобной и непонятной неприязни к попыткам утешить Митю едой, вкусной и разнообразной. И лишь Руфина Константиновна, несмотря на свой возраст, носилась по врачам и экстрасенсам. К сожалению, эффекта не было никакого и Дмитрий Владимирович Шабельский — блистательный начинающий оперный тенор впал в глубочайшую депрессию и отсиживался на даче, не желая никого видеть, и, может быть, впервые в жизни, задумался над тем, что есть его будущее. Я изредка ездила к нему, но подходила лишь к забору и через щелочку в прогнивших деревяшках созерцала Митину скорбь. Потом бежала к дому Ларика и со второго этажа заброшенного дома зорко следила за передвижениями молодого несостоявшегося артиста.
Как проверить чувства? Вопрос этот задают все, кто влюблен или надеется, что любят его. То время было самой изысканной пыткой для моей окрепшей любви. Я страдала, что ничем, ну абсолютно ничем не могу помочь, не знаю, как утешить его. И даже мое сильное стремление и напор в этом случае были бессмысленны. Митя действительно ни в ком не нуждался, кроме своего я, и вклиниться в это узкое пространство не представлялось возможным.
— У тебя день рождения, — раздался в трубке приветливый хрипловатый голос Руфы. — Празднуешь?