Дневник. Поздние записи
Шрифт:
Что добавить? Трепанацию мне назначили на сегодня. Всего через несколько часов я не буду помнить ничего из того, что наговорила вам. И, наконец, спасибо Господи, высплюсь!
Ну и напоследок несколько маленьких обращений, — она уселась на кровать. — Бабочки, Манфред, простите меня! Перед вами я ужасно виновата, я это осознаю. Но не могу иначе. За некоторые вещи приходится бороться. Не знаю, кто из вас так подставил меня с Пентагоном, но чтоб ему досталось не меньше, чем мне!
Поздравляю, Виктор, как я уже говорила, у вас уникальный шанс. Если вы по-настоящему жаждете переписать историю наших с вами взаимоотношений, вперед. Хуже, чем есть, уже не получится! Искренне в это верю.
Мая, спасибо, даже и не знаю, что бы без тебя делала. Ты заслуживаешь каждой лошадки этой бугатти.
Алекс… у тебя прекрасный шанс мне отомстить за те года, в течение которых я скрывала от тебя Жен. Только если решишь, что я ее недостойна, умоляю, сделай так, чтобы мы с ней забыли друг друга по-настоящему. Чтобы не было больно. Но когда-нибудь отдай ей эти чертовы тетрадки! И… я все еще люблю тебя. Мне жаль, что у нас все сложилось именно так… Прости.
И, конечно, Дэнни. Жаль, что тебя сейчас здесь нет, я бы хотела тебя обнять напоследок, но ты в Англии. Ты моя семья, ты мой маленький ангел, мой лучик оптимизма… Ты мне так помогал, так поддерживал, — она не выдержала и закрыла лицо рукой. А когда отняла ее, в глазах стояли слезы. — Я не знаю что еще сказать. Судите. Злитесь. Мне все равно. Мне даже почти не страшно…
В этот момент дверь палаты распахнулась. И вошел мужчина, которого Алекс видел на экране ее ноутбука. Они перекинулись парой слов на английском.
— Что ж, вот и доктор Дауэрс. Время истекло. Думаю, мне стоит попрощаться. Прощайте.
И экран снова почернел, а потом на нем возникли серые помехи.
Холл был полон людей, однако все они погрузились в абсолютнейшее молчание. Слышен был только этот отвратительный звук — шипение, которое, остается, когда эфир прерван. Оно действовало на нервы. И не заканчивалось. Казалось, все ждут, чтобы фильм восстановился, не могло все завершиться так… Нет. Нет! Алекс знал, что фильмы, особенно документальные, заканчиваются строками на черном фоне, где пишут, что было после. Но этот… этот снял мальчишка-любитель. Наверное, он просто не знал законов жанра. Не могло все заснятое быть правдой, это либо шутка, либо сон. Алекс резко обернулся. Даже представители интерпола стояли и смотрели на чертов экран. Шипение доказывало, что эфир не прерван, что вещание идет. Все, все ждали строк на черном фоне. Но шли минуты, а их не было. И кому-то нужно было очнуться первым. Алекс снова посмотрел на стражей порядка.
— Вы пришли сюда, чтобы ее арестовать? Вы правда собирались арестовать эту женщину?!
— Обстоятельства изменились. Мы видели не полную версию фильма, — сухо изложил факты мужчина в сером костюме. И это осознание на Алекса буквально обрушилось. Еще вчера фильм не был дополнен, то есть то, что он видел… действительно произошло в прямом эфире. Только что…
И он сорвался.
— Почему чертов экран не выключается?! — заорал он, чувствуя, как почва уходит из-под ног. Серые полосы и шипение продолжали бить по его оголенным нервам.
— А кто ж его выключит. Включила-то Карина. Пока они не найдут источник, все пропало, — резонно заметил представитель интерпола.
Руки Алекса помимо воли сжались в кулаки, однако его плеча коснулась маленькая женская ладошка.
— Выключите ее ноутбук, и эфир восстановится, — прошептала Мая. Эта гребаная секретарша все знала, все эти недели она была прекрасно осведомлена. Она не имела права молчать. Неважно, какую там она обязана была выплатить неустойку, Алекс десять раз бы ее покрыл хотя бы за толику информации, обрушившейся на него теперь. — Он в кабинете. Ноутбук.
Алекс сорвался с места, все не переставая надеяться, что это розыгрыш. Он был уверен, что если увидит там хихикающую девушку, он ей врежет. Нет, он не бьет женщин, но после такого… За время проезда на лифте он окончательно уверил себя, что это шутка или прикрытие для интерпола, да что угодно, все лучше правды. А потому он врежет Карине, а потом зацелует до смерти и запрет в темном подвале, чтобы точно никуда не делась!
Но ноутбук сиротливо стоял на столике, а присутствия хозяйки в помещении явно не наблюдалось. Ни вещей, ни документов. Будто в кабинете никого никогда и не было. И тогда он вынужден был признать, что даже если он пошлет отряд людей обыскивать каждый уголок банка, Петербурга, да и хоть всего мира, все будет тщетно. Правду он уже знает. Она не лгала.
В дверь вошел Остроградов и хрипло спросил:
— Что ты теперь будешь делать?
— Я полечу к ней. В Швейцарию.
— Ты останешься здесь, Виктор, — огрызнулся Алекс. — Я тебя к ней и близко не подпущу.
— С каких пор ты командуешь, Елисеев? — фыркнул Виктор. — Она моя дочь. А тебе она никто.
Он ненавидел себя за каждый миг сомнений, колебаний. Он ненавидел себя за то, что повелся на провокации какой-то завистливой секретарши. Он ненавидел себя за то, что Виктор был прав. Он ненавидел себя за то, что несмотря на предупреждение прошляпил все свои шансы. Она проснется (если проснется, конечно) в больничной палате совершенно одна и жизнь для нее начнется заново. И Александра Елисеева существовать вообще не будет. Только страх, боль и одиночество. А она всегда ненавидела одиночество. Как же так получилось, что он годами называл ее своей, но теперь будет совершенно никем. Возможно, его даже не пустят. У него даже прав ее видеть теперь не было.
— Нет, Виктор. Она мне все. И черта с два я позволю кому-нибудь это оспаривать! А потому ты остаешься тут, не даешь моему отцу добраться до своей внучки. Ты можешь заделаться ей самым теплым и любящим отцом, я даже слова поперек не скажу, но вышвырнуть меня снова не позволю. Я заставлю с собой считаться и ее, и тебя!
— А ты, однако, наконец, взрослеешь, — хмыкнул Виктор. — Вали отсюда, пока я не передумал.
— МАЯ! — рявкнул Алекс. — За руль. Немедленно!
Он рассчитывал, что тысяча лошадей помогут добраться по аэропорта в рекордные сроки, но вместо этого всю дорогу клялся добить Карину за то, что она раздает бесценные машины кому попало. На бугатти вейрон Мая ехала ничуть не быстрее, чем на своей видавшей виды хонде! Заставить ее нарушить правила было не под силу руке человеческой.
Когда самолет (летевший аж с двумя пересадками) приземлился, наконец, в Цюрихе, операцию, по мнению Алекса, не закончить не могли. Что там! Они бы могли операций десять сделать за это время. До какого-то Цюриха добираться четырнадцать часов! Он был зол, устал, голоден, подавлен, и когда выяснилось, что его не пускают к Карине, чуть не разнес к черту больницу. Он поругался со всем медперсоналом на смеси русского и английского. Пытался даже взятку дать (но не было наличной валюты). Отчаявшись угомонить ненормального иностранца, кто-то все же вызвал едва стоящего на ногах доктора Джереми Дауэрса, который едва его увидел, понял, что пришли неприятности, и без возражений повел к Карине.
Но Алекс не мог сразу войти в палату и все узнать именно там.
— Она в порядке? Операция прошла успешно? Когда она проснется?
— Операция была долгой и сложной. Но прошло гладко. Однако сколько она проспит, предугадать нельзя, — покачал головой доктор Дауэрс.
Тянулись долгие часы. Мучительные. Это была ночь кошмаров. Он все время засыпал и просыпался снова. Но она, казалось, даже признаков жизни не подавала. Только приборы отмеряли частоту биения сердца. Он напряженно вглядывался в зазубренные линии, чтобы удостовериться, что она еще здесь. С ним. И старался не думать о том, что ей в руку вставлена капельница, через которую поступают обезболивающие наркотики. Получалось не очень.