Дневник
Шрифт:
Любимову запретили репетиции «Пугачева» Есенина. Угрозы снятием. Спектакль был уже готов.
Свой «Зарев» Вознесенский привез ночью в редакцию «Лит. газеты» вместе с Барабашем[71] и срочно сняли какую-то статью, чтобы это дерьмо напечатать.
? окт. [sic! Но скорее всего, запись сделана — 1 ноября] Снова в городе. Беру билет на 6-ое в Лен-д. <…>
Общее настроение не праздничное: все напряжены и ждут дальнейшего зажима.
2 нояб. Прочитал «Конь рыжий» Романа Гуля[72]. Это автобиография, мемуары, но
Моя пьеса мне окончательно разонравилась и я скис. Кажется, что нет действия, все вяло, скучно. <…>
На многих зданиях висят портреты 11 членов Политбюро. Рядом с Брежневым почему то Ленин, размером чуть побольше. Шелепин — предпоследний, в отличие от прошлых лет.
Я уже более полугода и даже больше не курю.
3 нояб. [уже дочитывая роман, по радио «Голос Америки» АКГ слушает интервью с Р. Гулем о пожертвовании С. Сталиной «Новому журналу» 5 тыс. долларов]
Перед этим интервью с Набоковым о переводе им самим его романа «Лолита» на русский язык. Он размышляет как всегда усложненно и даже витиевато о разности английского и русского языка, о своей книге и попутно критикует «Доктора Живаго»: «лирический доктор с мещанским языком и мышлением», а Лара — «чаровница из романа Чарской»…
У Романа Гуля твердая, очень русская, вовсе не старческая речь, хотя ему 70 или около того. Судя по книге, он пошел на фронт в 16-м году, а было ему тогда 18–19 лет — стало быть все 70.
Он дважды и по разному описал свою жизнь, но не литературную — это еще перед ним. Книга «Конь рыжий» рассказывает почти о том же, что и «Жизнь на Фукса», но на «Жизни на Фукса» заметно влияние эксцентрической прозы Шкловского: «Конь рыжий» ближе к бунинской манере, но не по-эпигонски, не подражательно.
Сейчас серое осеннее утро. Чуть туманно. Хочу ехать в город повидаться с Юрой Трифоновым и м. б. разыскать Лидию Леонидовну Пастернак[73]. <…>
[после строки отточий:]
Вечер. Приехал из города. Был у Юры Трифонова. Знакомство с Роем Медведевым. Он годами работает над книгой о Сталине, сделал несколько вариантов и все время ее расширяет и дополняет[74]. Он сам немного анемичен и даже фатоват, но это видимость: все его интересы в его книге. Дома у него один экземпляр: остальные у друзей.
По его словам, Солженицын недавно закончил новый большой роман «Архипелаг Гулаг» — о лагерях сталинской эры. Раньше он боялся распространения своих произведений в машинописи: сейчас сам этому способствует.
Рассказ Твардовского о Солж[еницыне] на секретарьяте: — Я знал его давно, но такого не ждал. Он заставил себя слушать литературных бонз и чиновников, затаив дыхание[75].
Должен был ехать к Лидии Леон[идовне] Пастернак, но почему-то так устал, что вернулся на дачу.
4
М. звонили из ЦПКК и просили дать для ознакомления его книгу. Он сказал, что даст ее только секретарю по идеологии, как давал в свое время Ильичеву[76].
Он знает о Сталине много, но не все и даже в чем-то меньше, чем я, м. б. На мои вопросы о платформе Сырцова-Ломинадзе ничего мне толком не ответил[77], так же как и о Рютинской платформе.
[рассказ о голосовании на съезде в 1934, когда Сталин прошел в ЦК только 19-м, и делегация во главе с Варейкисом предложила голосовать за него, а Киров отказался возглавить ЦК и потом все рассказал Сталину] но умолчал, кто с ним разговаривал, за что Сталин затаил на него зло. Как мне и рассказывал Вуль в тюрьме, Ежов действительно разбирал бюллетени и даже сличал отпечатки пальцев голосовавших и составил Сталину список тех, кто не голосовал за него. Это и было прелюдией 37-го года и событий, связанных с убийством Кирова). Невский был обвинен в отказе чистить Ленинскую библиотеку и архивы Истпарта[,] т. е. не подчинился приказу Сталина и потребовал партийного решения по этому вопросу[78].
История о том, как Снегов спасся от расстрела[79]. <…>
4 нояб. (продолжение). Юре кто-то дал 4 номера журнала «Шпигель» с восп[оминаниями] Светланы Сталиной. Мы с М.[80] не читаем по-немецки и смогли только рассмотреть фото. Журнал бойкий и читабельный. В одном из номеров рецензия на книги Гинзбург и Шаламова с их фото.
По словам Юры, награждение писателей орденами и самонаграждение партинструкторов воспринято иронически. Это настолько явно — неприличный список «послушных», что конфузно быть в нем.
Он как-то пил с Твардовским. Тот, пьяный, ему сказал, что вот иногда он ночью просыпается и думает, что уже больше нет сил терпеть все цензурные притеснения и издевательства и хочется послать все это по матери и уйти, но когда он вспоминает, как какие-нибудь провинциальные подписчики ждут очередную книжку журнала, он понимает, что его долг оставаться в редакции до конца: «Сам не уйду, меня оттуда только вынесут»…
Он взял три рассказа Юры для № 12-го, хотя один из них ему не понравился.
Юра начал писать роман о 32-м годе, но без всяких надежд. <…>
Будто бы Юра был в списке-проэкте на награждения, но потом его вычеркнули.
М. рассказывал, что на днях отправлено в ЦК очень красноречивое письмо за ста подписями детей репрессированных партработников с протестом против возрождения культа Сталина. Но Юра ничего не знал о таком письме. Среди подписавших Соня Радек[81] и Петя Якир[82]. У Пети Якира дела неважны: он спивается, не работает над собой, его могут выгнать из института, так как он не написал диссертации. <…>