Дневник
Шрифт:
31 июля. <…> Дочитываю «В круге первом» (вторично и более внимательно). Можно сказать, что вся вторая половина июля прошла у меня под знаком этой замечательной книги.
Она была написана между 1955 и 1963 гг., т. е. писалась 8 лет. Я узнал о ее существовании, кажется, от Н. Я., еще когда она жила у Шкловских, т. е. вскоре после ее окончания. <…>
Вчера еще К. рассказывала со слов своего приятеля, что Шелепин очень подавлен своим понижением. Кое-кто считает, что «младо-турки»[15] еще могут подняться и захватить власть. Вряд ли. Как правило, сброшенные с карьерного конвеера у нас не поднимались: для того чтобы произошло обратно[е], им нужно обладать общественными биографиями или какими то дарованиями, а у них ничего нет за душой, кроме привычки к интригам в партийном аппарате. Их друзья
2 авг. <…> В поезде разговор о выборах: нечто вроде спора. Дама щебечет о пошлости, а ей отвечает разумно и безбоязненно некто вроде молодого инженера. Все, что он говорит вполне толково, но недавно за такое давали 10 лет без колебаний. Уже не боятся, не оглядываются. Это при всех непрерывных приливах и отливах все таки есть уже[,] и не так просто это остановить и ликвидировать. Но разрыв между реальными настроениями и мнениями людей и крикливыми шапками газет таков, что осознание его тоже не может не воздействовать на умы и [не] наталкивать на определенные выводы.
5 авг. Третьего дня вышла в Лондоне на русском языке книга Светланы Сталиной (Аллилуевой) «Письма к другу» в изд-ве Ачесона маленьким тиражем. Это всех удивило, так как было объявлено, что 16 октября в США выйдет другая книга Светланы «Воспоминания о моем отце». «Письма к другу», или «20 писем к другу» (дикторы называют книгу по разному) это видимо первый вариант ее рукописи, написанный еще в Москве 4 года назад и ходивший здесь по рукам, хотя и не очень много (мне, например, рукопись не попалась). Непонятно, зачем Светлане понадобилось издавать первый вариант книги, над которой она еще работает и которую вероятно сильно изменила. <…> Вчера вечером о книге рассказывал комментатор Бибиси С. М. Гольдберг[16], довольно внятно, хотя и сдержанно. По его словам, это не политическая книга, а личная исповедь умной и интеллигентной женщины, много страдавшей, исповедь о ее жизни и о том, что она помнит об отце — Сталине. Она рассказывает, что ее мать застрелилась после небольшого спора с ним на банкете и оставила ему письмо, скорее политическое, чем личное. После этого отец стал ссылать и арестовывать родных матери. Это формировало по своему отношение Светланы к отцу и «пусть другие судят о политическом смысле этого». Когда ей было 17 лет и она влюбилась в 40-летнего Каплера[17], отец дал ей пощечину за роман с евреем и сослал Каплера на 10 лет в Воркуту. 2-го марта она занималась французским языком, когда ее вызвал Маленков и попросил приехать на дачу отца, где она застала Хрущева и Булганина в слезах, а отца умирающим. Его агония длилась 12 часов: он задохся, так как не верил врачам и сам прописывал себе лекарства. Не может быть и речи о заговоре врачей против него. Он умер «всеми отвергнутым (?!), больным и одиноким». Его злым гением 20 лет был Берия, который был «еще более злым, коварным, вероломным, мстительным и жестоким, чем отец» (!) и отец должен с ним разделить ответственность (??) за сделанное зло. [последние строки съезжают]
8 авг. В городе. В «Мол. гвардии» у Короткова[18]. Просит написать для «Прометея» о Кине. Цензура свирепствует. О Сталине сейчас можно только писать хвалебно. <…>
Взял у него 2-ой том «Прометея». Встретил там Борю Слуцкого, который пошел меня провожать. Он тоже высокого мнения о «В первом круге». Копелев ему сказал, что все с ним было не так: дипломат сам звонил в два посольства и предложил стать их осведомителем и поэтому он позволил себе помочь его поймать [sic]. Солж. тут все изменил. <…>
9 авг. <…> У Саши Кам[енского] сын выдержал в этом году в университет на биологический факультет. Но однако в списке принятых его не оказалось. Видимо, потому что он еврей. Но нашлась, слава богу, протекция и его зачислили. В связи с этим говорим об антисемитизме. Саша говорит, что он понял, что он еврей[,] только в 49-м году. Неверно думать, что
<…> [АКГ чувствует себя плохо] Живу я, конечно, сверх безалаберно и одиноко.
11 авг. <…> Вчера слышал, что пр[авительст]во собирается амнистировать Синявского («за хорошее поведение»), а Даниэля, который пересылал из лагеря какие-то рукописи, да и там как-то бушевал, хотят оставить в лагере. Впрочем, это все сомнительно.
12 авг. <…> [на 15-е АКГ берет билет в Ленинград] Все эти дни перечитываю свои старые дневники. Как это интересно, пестро, богато! Будут деньги — надо почеркать описания любовных шашней и дать машинистке перепечатать. Я веду дневник 40 лет: со школы — это горы исписанной бумаги. Есть и наивности и глупости, конечно: не без этого.
Заграничное радио муссирует письмо Андрея Вознесенского в «Правду». У них там смещены критерии и пропорции. Вознесенский — временщик славы, новый Бенедиктов или Кукольник[21], им кажется большим поэтом. <…>
Леву не видел больше месяца. У меня так бывает — что-то щелкнуло. Не знаю: совсем ли? <…>
Слухи о договоренности между США и СССР о договоре об ограничении атомных вооружений. Китайцы собираются в сентябре провести испытание баллистического снаряда с атомной головкой. <…>
Под вечер часами сижу в саду (перед заходом солнца) и думаю.
13 авг. [на дачу к АКГ приезжают Сережа Ларин[22] и Лева Левицкий — он опять работает в отделе поэзии «Нового Мира»] <…>
Сидим и пьем наливку из рябины за столом под пробковым дубом. <…>
Будто бы Андропов создал особый отдел по борьбе с «самоиздатом». Но единственный реальный способ борьбы с этим явлением расширить цензурные рамки и больше печатать.
Снова скверно себя чувствую, особенно ночами.
14 авг. <…> Идущий от Мацкина[23] слух, что у Ильи Григорьевича инфаркт, но от него это скрывают. Он маниакально боится больницы.
15 авг. Через три часа еду, хотя на несколько дней, но с машинкой и кулем яблок и прочим.
16 авг. Вчера под вечер приехал на дневном, сидячем № 4 <…>
На труппе БДТ читали изделие Альшица[24]. Перед этим Эмма сказала Г. А. [Товстоногову][25] мое мнение о нем («стукач»). Он был обеспокоен, но его нравственный индифферентизм не заставил его сомневаться[,] прилично ли ставить имя этого человека на афишу БДТ. Хорошо еще, что Эмму не заняли. <…>
Она счастлива, что я приехал <…>
18 авг. <…> Просмотрел вышедшую здесь книжку А. Городницкого «Атланты» (Стихи)[26], автор вошел в славу как песенник под гитару и выше этого не поднялся. Это именно то, что, как говорят французы, — слишком глупое для того, чтобы быть сказанным, еще можно спеть. Все на грани пошлости, все приблизительно, чужие мысли, чужие словесные обороты. Зачем это печатать при таком бумажном голоде? Написать, что ли, об этом статейку?
19 авг. Сегодня в «Известиях» на 4-ой полосе под заголовком рубрики «Несколько часов одной жизни» большой очерк Татьяны Тэсс[27] «Не покину вовек» о трогательной судьбе провинциальной актрисы, игравшей во время войны где-то в Сибири с огромным успехом Шуру Азарову[: ] «Давали "Давным-давно” А. Гладкова: зал был полон. Шуру Азарову играла незнакомая мне актриса и была в этой роли очень хороша. Она сумела передать бесстрашие и прелесть своей героини, отлично пела и к тому же ей очень шел гусарский мундир. Когда опустился занавес, зрители долго аплодировали, вызывая актрису, и можно было понять, что публика ее любит»… прошли годы, и автор статьи случайно встретила в Доме Отдыха немолодую и чем-то знакомую женщину: «она обернулась и тут то я до пронзительности ясно увидела в ней озорную Шуру в красном гусарском мундире, какой эта женщина была двадцать с лишним лет назад»… И далее Тэсс рассказывает трогательнейшую и благороднейшую историю жизни и драматической любви этой женщины. Написан очерк (или рассказ) немножко сентиментально, но хорошо. Эмма, когда читала, ревела.