Дневники 1932-1947 гг
Шрифт:
Попили чайку, закурили и сели толковать. Поведал он несколько историй.
— Что такое работа летчика-испытателя? Вот, скажем, весь январь и февраль я гонял одну машину. Никак не могли определить, почему у нее трясется хвост. И так, и сяк — неясно. То переставим, другое изменим — не получается. Наконец, как будто наладили. И вот, лечу я на ней, сделал несколько площадок — все в порядке. Иду на посадку, дай, думаю, пройдусь еще у земли. И вдруг затрясло! Мне бы садиться, но я решил проверить до конца. Поднялся вверх — в порядке, снова к земле — трясет. Тогда я выбрал зону, где всегда болтает (из опыта уже знаем такие места) — и туда. Трясет. И вдруг, на полном газу, ясно чувствую, как у меня продольно ломает фюзеляж. И мне все стало ясно. Ходу на землю:
— Меняйте противовесы у руля!
— Как?
— Да так!
Сменили — и все в порядке.
— А как вообще дела?
— На днях сдал новую машину. Пошла на государственные. Абсолютно спокоен. Знаю, что все будет в порядке. Заранее предугадываю, что найдут только один дефект и сказал уже Ильюшину, чтобы пока переделал.
Вот забавный случай у меня был на прошлой неделе. Лечу на большом аэроплане. И вдруг неладное. Ну такое, что я начал с ним, как со стеклянным обращаться.
— Ломаться начал?
— Вот именно. Сбавил газ до минимума и зашел на посадку километров с двадцати, чтобы зря не полыхать машину. Иду тихо, точненько по прямой. И вот, уже вблизи аэродрома метрах на 200, аэроплан вдруг полез на петлю. Спасло меня только мгновенное решение и мгновенное исполнение. Какая-то абсолютная ясность сознания была. Предельная! Только одно могло спасти меня и я сделал именно это и молниеносно. Я дал полный газ, в то же мгновение накрутил стабилизатор, отжал ручку и дал витков 15 триммеру. Все это сразу. Машина встала на дыбы, свалилась на бок из вертикального положения и через несколько секунд плюхнулась на аэродром в нормально положении. Опоздай я на несколько долей секунд — не играли бы в шахматы. Вылез и заволновался. Аж мокрый стал. Такого состояния еще не бывало со мной.
— После посадки уже мокрый?
— Ну да.
— А что, Володя, у тебя было, когда ты по телефону радовался, что можешь со мной разговаривать? (см. запись от 25 декабря 1940 г. — Л.Б.)
— А… под Новый год?! Веселое происшествие. Чуял я, что с машиной что-то не ладится. Сказал Ильюшину. Тот на дыбы: не может быть! Я настаиваю. Он: нет, ошибся, я сам с тобой полечу! Я ему отказал, не могу в таком деле конструктором рисковать. Взял с собой паренька, инженера, который всегда со мной летает, толковый, хладнокровный. Оделись полегче, пристроил его у самого люка, чтобы способнее было сматываться. На земле еще запасливо отрегулировал ему микрофон, чтобы сразу замечать интонации его голоса. Полетели. Сделал я одну штуку, которую, уверен, никто из испытателей еще не делал. Нашел инверсионный слой и стал в нем ходить. И получилось, как на продувке в трубе: все обтекание наглядно видно. Он сидит сзади, наблюдает за фюзеляжем и докладывает: «Владимир Константинович, струя ударяет под углом в 15°, под 20°, под 25°…» И по его голосу я чувствую тревогу. Жму по-прежнему. И вдруг он как закричит, забыв даже об обращении (некогда, видимо, стало!) — «Ломает!!» Ага, что и требовалось доказать. Ну, ждать, пока доломает машину было не резон. Я — вниз. Ничего, сели. Я оказался прав.
Позвонил ему по какому-то поводу позавчера. Зашел разговор о депутатских обязанностях.
— Занимаешься?
— Много. В Керчи трамвай уже провели, воду дали, электрическую линию к городу подвели. Банно-прачечный трест построили — на него я тысяч 250, кажется, достал. Но много мучают и иные. Вот прислал недавно письмо избиратель-парикмахер. Я, мол, специалист по дамским прическам, а мне квартиры бюрократы не дают.
Сегодня в Доме Журналиста устроили вечер (см. билет): «…самое интересное из неопубликованного». Народу собралась тьма, да все маститые, кондовые. Выступали Рыклин, Коробов, Мар, Ордынский, Кор, еще кто-то и я. Надо будет записать поподробнее. Отличный вечер!
1 апреля
Несколько газетных эпизодов:
Получили мы 19 марта от Ленинградского корреспондента заметку «Ценные исторические находки». Там нашли считавшийся утерянным оригинал статьи В.И. Ленина «Серьезный урок и серьезная ответственность», опубликованный в «Правде» 6.03.1918 года.
В этой рукописи есть абзац:
«…что „левые эсеры“, высказываясь за войну, сейчас заведомо разошлись с крестьянством — это факт. И этот факт говорит за несерьезность политики левых эсеров, как несерьезной была кажущаяся „революционной“ политика всех эсеров летом 1907-го года…»
В тексте «Правды», а затем в изданиях сочинений ВИЛ год был указан неправильно — 1917, ибо перепечатывалось по «Правде» с отпечатков.
Дежурил у нас Мартын Мержанов. Дело очень интересное. Он немедленно позвонил директору ИМЭЛ академику Митину. Тот два часа изучаи вопрос, а затем ответил:
— Рукопись — большое событие. В «Правде», конечно, допустили опечатку. Но, тем не менее, напечатано правильно. Ошибся, описался — именно Ленин. Судя по тексту всей статьи, по обстановке тогдашней, речь шла не о 1907 годе, а о 1917. Не советую давать заметку. Это дело будет, конечно, предметом обсуждения на Политбюро, но я не сомневаюсь, что там подтвердят мою точку зрения. И в готовящемся сейчас четвертом издании сочинений Ленина мы оставим 1917 год.
Сейчас идет шахматный матч-турнир на звание абсолютного чемпиона СССР. Участвуют Ботвинник, Керес, Лилпенталь, Бондаревский, Смыслов, Болеславский. Начали они 25 марта в Ленинграде. Интерес к этому делу у всех очень большой. Борьба идет там «по Гамбургскому счету», на совесть.
В четвертом туре играли Ботвинник и Бондаревский. Партия была отложена в напряженном и неопределенном положении. И вот, вскоре после объявления последних известий по радио, в редакции газеты «64» раздался звонок (было около 12 часов ночи).
— Говорят их секретариата Молотова. Вячеслав Михайлович просит, если это возможно и удобно, связаться с Ленинградом и узнать, как мнение самих участников об этой партии.
По телефону говорил мастер Юдович. Он немедля вызвал молние Ленинград, поговорил с Ботвинником, Бондаревским. Оба объективно оценили позицию. Затем он позвонил по оставленному телефону:
— Вот нас просили узнать о партии…
— Да, правильно.
— А кто у телефона?
— Молотов. Ну и что говорят?
Юдович обмер. Потом очухался и рассказал. Молотов внимательно слушал.
— А я с кем говорю?
— Мастер Юдович.
— Вы шахматный мастер?
— Да.
— А Ваше мнение о партии?
Рассказал. Разговор продолжался минут 20. В заключении Юдович совсем осмелел и сказал:
— Вячеслав Михайлович! Вот беда: издаем мы бюллетень, посвященный матчу, а бумаги нет. Печатаем 1000 экз. и все нарасхват.
— А сколько нужно бумаги?
— Да тысяч на восемь.
— Больше ничего не нужно?
— Ничего.
На следующий день в редакцию «64» принесли пакет: в нем разрешение на 8000 экземпляров.