Дни нашей жизни
Шрифт:
— Иждивенца из меня делаешь? Не выйдет! Вместе не хочешь идти, сам дорогу найду.
В цехе Николай впервые увидел мать на производстве. Повязав голову старившим ее темным платочком, сосредоточенная и быстрая, мать ходила от одного зуборезного станка к другому, ни на минуту не отвлекаясь. Ее легкие руки молниеносно переводили рычаги, устанавливали металлические заготовки, регулировали скорость и поступление масла. Если масло брызгало ей на руки, она аккуратно обтирала руки тряпкой, принесенной из дому. Чаще, чем другие рабочие, сметала стружку и протирала все части
Иван Иванович Гусаков не мог нахвалиться ею, а Николай страдал, потому что видел, какой усталой приходит мать с работы, как бессильно опускает руки посреди домашних дел. Сердечные припадки у нее участились; Николай очень боялся их, каждый раз ему казалось, что мать умирает, но он не смел подойти к ней: мать сердилась, если сыновья замечали ее слабость.
Тогда-то и решил Николай: во-первых, своими силами срочно отремонтировать квартиру и ценою отказа от всех личных расходов приобрести необходимые в хозяйстве вещи; во-вторых, поскорее получить хорошую квалификацию, а значит, и заработок; в-третьих, учиться вечерами и получить специальное техническое образование; в-четвертых, при первой возможности снять с работы мать и заставить ее лечиться.
Николай и сейчас записал в конспект эти четыре решения. Пусть трудно, пусть неловко говорить об этом, но он расскажет завтра все, что нужно понять мальчишкам...
Рука его на последнем слове подпрыгнула, как будто ее ударило током, — в кухне прозвенел звонок. Уронив перо, Николай с шалой улыбкой на лице пронесся мимо гостей и матери в кухню.
Антонина Сергеевна встала и с тревожным любопытством пошла встретить новых гостей. Кто бы это мог быть, кого он так ждал?
Их было трое. Крановщица Валя Зимина давно дружила с Николаем и работала с ним в комсомоле; не только Николай, но и Антонина Сергеевна знала ее сердечные дела — Валя была тайно и безнадежно влюблена в технолога Гаршина, а за нею с недавних пор тенью ходил Аркадий Ступин, непутевый член пакулинской бригады. Мать знала, что Николай рассчитывает использовать «силу любви» для перевоспитания Аркадия, о чем уже сговорился полушутя-полусерьезно с Валей. Вторым был слесарь Женя Никитин, он учился вместе с Николаем в вечернем техникуме и часто приходил к нему заниматься.
Третью гостью мать не знала, но она-то и была сегодня самой главной.
Ничего как будто особенного не было в ней — ни красавицей не назовешь, ни дурнушкой, — лицо простое, ясное, милое своей юной свежестью, фигурка стройная, высокая, одета скромно и даже строго: темное платье без отделки, без украшений, на голове, обвитой темными косами, белый вязаный платок. Но чувствовалось в ней то, что Антонина Сергеевна с первого взгляда определила словом «стать» — и как держалась, и как поклонилась, не спеша, с достоинством, и как отстранила Николая, бросившегося снимать с ее ног резиновые ботики.
— Ксана Белковская, — представилась она с простотой и независимостью человека, привыкшего много и свободно общаться с разными людьми.
С Иваном Ивановичем она поздоровалась как с давним знакомым,
— Спасибо, мы ненадолго и по делу. Но, кажется, не вовремя?
— Приятный гость всегда вовремя, — сказала Антонина Сергеевна. Девушка понравилась ей и испугала ее.
— Комсомольский секретарь инструментального цеха, — сообщил Иван Иванович, когда молодежь удалилась в комнату Николая. — Авторитетная девушка. Депутат горсовета. В газетах портреты были.
Антонина Сергеевна задумчиво смотрела перед собою, прислушиваясь к серьезным голосам, доносившимся из-за двери. Страх за сына сжимал ее сердце. Как он кинулся встречать! Как он пальто ее схватил, как боты — боты! — снимать хотел... А лицо у него какое было, разрумянившееся, замирающее, только к ней одной обращенное, будто она одна пришла, одна существовала на всем свете! Да, с такою не пошутишь для забавы, не пойдешь, чтоб время провести, а присохнешь и будешь ловить, что скажет, как бровью поведет.
— Что случилось, Коля? — спросила Ксана, когда все кое-как расселись в маленькой комнатке. — Валя и Женя так настойчиво тянули меня сюда, что должна же быть какая-то причина.
Она не кокетничала, ей, видимо, просто в голову не приходило, что Николаю до смерти хотелось встретиться с нею.
Николай слегка покраснел, но ответил в тон девушке:
— Конечно, есть, и очень важная.
Виктор, поместившийся на подоконнике, заметил унылую фигуру, маячившую возле дома, и злорадно сказал:
— Глядите, ребята, Аркашка водосточную трубу подпирает.
Все выглянули на улицу. Сдвинув шапку назад, так что вьющиеся волосы свободно трепались на ветру и собирали падающие с крыши капли, Аркадий Ступин подпирал крутым плечом водосточную трубу и носком ботинка пробивал в снегу канавку для стекающей воды.
— Освежается, — равнодушно сказала Валя и отвернулась.
— Позвать его, что ли? — неохотно предложил Николай и упрекнул Валю: — Привела и бросила.
— Пусть стоит. Я его не звала.
— Красивый парень, — заметила Ксана и, сразу забыв о нем, повернулась к Николаю: — Так что у вас за дело?
— Ты Сашу Воловика знаешь?
— Конечно.
— А ты видала когда-нибудь турбинные лопатки?
— Кажется, видала, — нахмурив брови, неуверенно сказала Ксана. — Такие маленькие изогнутые штучки?
— Штучки! Вот именно штучки! — буркнул Женя Никитин.
Все рассмеялись.
— Я ж инструментальщик, — оправдывалась Ксана. — Я все собираюсь зайти к вам и толком все поглядеть.
— Приходи! — горячо подхватил Николай. — Все покажем и объясним! Правда, приходи!
Смирив излишнюю горячность, он деловито продолжал:
— Воловик три недели работал у нас, ты знаешь, на снятии навалов с лопаток. Вот с Женей, с другими нашими слесарями — да что нашими! — из всех цехов согнали слесарей, как на аварию. Пустяковая будто работа — спиливать наросты, утолщения металла; наросты эти получаются, когда лопатки припаивают. А тридцать слесарей около двух недель вручную копались. Руки в кровь изодрали.