До особого распоряжения
Шрифт:
разгуливаешь в парижском костюме, - грубо оборвал Махмуд-бек.
Ох, этот костюм! Он никому не нравился. С каким бы наслаждением Фузаил Максум сейчас увидел на
светлой ткани пятна крови.
Но пока курбаши не шевелился. Разобраться, кто тут прав, кто нет, ему было тяжело. Фузаил, как и
Курширмат, многое не понимал.
– Вы боитесь, что я тоже буду претендовать на земли Джумабая, - сказал Махмуд-бек, подчеркнуто
переходя на «вы».
– Их нет, этих земель, и не об этом вообще нужно думать. Спасение родины - вот наша
единственная цель. А о ней-то вы и забываете, Рустам.
Опять хороший удар. Садретдин-хан ненавидел людей, которые в тяжелые времена пеклись о своем
благополучии.
– Вы спокойно жили в Стамбуле, а уважаемый, святой человек скитался в песках, ночевал в
полицейских участках, в караван-сараях. Что-нибудь подобное вы испытали?
– Подождите, Камил.
– Рустам растерянно поднял руку.
– Отвечайте на вопрос. Ну?
Рустам боялся посмотреть на присутствующих. Он чувствовал, как накаляется обстановка в
маленькой прохладной гостиной (мехмонхоне) Курширмата. Хозяин свернул листок и, надев очки, снова
стал молчаливым, непроницаемым. Скоро все решится, он произнесет короткое слово, определяющее
судьбу одного из этих молодых эмигрантов. А Фузаил Максум, не моргнув глазом, выполнит приговор.
В переулке зацокали копыта. Такие бодрые лошади бывают только у дорогих извозчиков. Потом
послышались голоса, и раздался стук в калитку.
В мехмонхану вбежал старший сын Курширмата.
– Приведи гостей, - приказал отец.
Ислама-курбаши невозможно было узнать. Желтая, дряблая кожа, изрезанная десятками морщин. На
страшной, неестественно тонкой шее кожа висела складками. Ислам-курбаши очень похудел, но живот,
вздувшийся, огромный живот выпирал из-под халата.
Ислам шел, опираясь на руку Аскарали. Купец учтиво поздоровался с присутствующими, приложив
руку к сердцу, усадил своего больного спутника и обратился к Садретдин-хану:
– Уважаемый господин, по вашей просьбе я разыскал одного из самаркандцев, который знал
достопочтенного Джумабая. Это курбаши Ислам. Он честно сражался за веру и нацию. Курбаши Ислам
сейчас живет в тишине и покое возле Фруктового базара. Я думаю, кто-нибудь поможет ему доехать
45
домой. Меня, к сожалению, ждут торговые дела.
– Он говорил о старом курбаши как об отсутствующем,
потому что Ислам был глух.
Все внимательно, напряженно вытянув шеи, выслушали речь преуспевающего человека.
– Дорогой Аскарали, - льстиво заговорил Садретдин-хан, - я надеюсь, Ислам-курбаши располагает
какими-то документами своего друга Джумабая?
– Да, уважаемый господин.
– Что у него есть?
– не выдержал Курширмат.
– Завещание.
– Как-кое завещание?
– заикаясь, спросил Рустам.
Аскарали нагнулся к Исламу-курбаши, сложил ладонь рупором и крикнул:
– Дайте бумагу Джумабая, - и показал на грудь старика.
Курбаши понимающе кивнул и вытащил поблекший платок. Руки у него дрожали.
– Вот оно, - сказал Аскарали и развернул тугую трубочку плотной, старой бумаги.
– Прочтите, сын мой. У вас молодые глаза.
Джумабай завещал все свои сбережения, земли, скот воинам ислама. А именно - отряду Ислама-
курбаши.
– Как?
– Рустам, нарушая правила приличия, вскочил.
Но Курширмат зло махнул рукой:
– Садись.
Фузаил Максум расстегнул кобуру маузера.
Только один Аскарали, казалось, не замечал, как напряжена обстановка. Выполняя просьбу
Садретдин-хана, он жертвовал своим драгоценным временем, но был учтив и вежлив.
– Сын мой, - снова обратился к нему муфтий, - познакомьтесь вон с той бумагой, сравните подписи.
Курширмат подал завещание Джумабая, представленное Рустамом.
– Н-да...
– протянул Аскарали.
– Здесь другая подпись. Кстати, дата весьма подозрительна. В ту пору
Джумабай уже был расстрелян большевиками. Впрочем, это можно уточнить. У Фруктового базара живут
еще несколько самаркандцев. - Аскарали с поклоном вернул бумаги муфтию. - Я рад, что молодые
друзья встретились снова на чужбине. - Впервые Аскарали повернулся к Махмуд-беку: - Ваш друг
детства очень переживал в Стамбуле, когда прочитал советскую газету.
– Какую газету?
– насторожился Курширмат.
– Советскую. В ней ругали нашего Махмуд-бека.
– Верно, ругали!
– подтвердил Садретдин-хан.
– Вот, вот. . Значит, я не ошибся?
– обратился Аскарали к Рустаму.
– Сам-то я этих газет не читаю.
– Не ошиблись, - пробормотал Рустам.
– Ну вот, значит, все и выяснилось, - улыбнулся Аскарали.
– А теперь, уважаемые господа, разрешите
мне удалиться. Меня ждут дела.
– Поклонившись, купец сумел ловко положить к ногам муфтия мешочек.
– Ислам-курбаши болен и живет в крайней нужде. Пусть это скромное приношение поможет продлить его
дни.
Аскарали обращался только к Садретдин-хану, но его слова услышали все.
– Похвально, похвально, мой сын, - растроганно произнес муфтий.
В мехмонхане снова воцарилось молчание: люди ждали, когда хлопнет калитка и зацокают, удаляясь,
веселые копыта.