До особого распоряжения
Шрифт:
– Мы тоже мечтали о рождении нового тюркского государства. Но правительство оказалось
неопытным и потерпело поражение; так было угодно всевышнему. Государство погибло. Вам нет смысла
туда ехать. Вам хватит работы и здесь, где живут тысячи ваших земляков.
Этот разговор состоится очень скоро. Но муфтий как одержимый гонит коня, порой жалуясь Махмуд-
беку:
– Где я оставил нагайку?
Подарок казахских аксакалов, вероятно, стащил на границе кто-нибудь из солдат.
– Плохая примета, - покачал головой муфтий.
– Ох, плохая...
Из рукописи Махмуд-бека Садыкова
Я часто беру комплекты газет, которые выходили без меня. Обычно этими подшивками пользуются
люди, работающие над диссертациями, научными статьями. Газеты стали историей. Но я их читаю
впервые. Тогда я о многом знал понаслышке, а некоторые новости просто не доходили до меня. Тогда -
это значит тридцатые и сороковые годы...
39
На некоторые важные стройки засылались шпионы и диверсанты. Они не успевали перейти границу,
как я уже сообщал данные о перебежчиках.
Я знал одно: народ, мои друзья, строят. Но как это было? Вот о чем я читаю сейчас. О стахановском
движении. О Чирчикстрое. Туда тоже пытались засылать диверсантов. О делах комсомольцев.
«Кокандская комсомольская организация лишь по трем сельсоветам сумела вовлечь в колхозы 623
хозяйства; Избаскентская по трем сельсоветам - 602 хозяйства и Нарынская только по одному
сельсовету - 202 хозяйства».
В среде туркестанских эмигрантов было много молодых людей. Их пугали словом «колхоз».
Перед отъездом за рубеж со мной беседовали, говорили о перспективах...
– Вы можете заняться преподавательской работой. Вы можете стать известным поэтом. Подумайте...
Я думал, вспоминал жадного и хитрого Джумабая, злого Ислама-курбаши. Оказывается, люди,
подобные им, еще были живы и угрожали нашей Родине.
Я вспомнил Зухру-апа, которая оказалась сильнее многих мужчин. Жизнь. Советского Узбекистана
преображалась на моих глазах, а я должен был уйти в старый, отживающий, но пока опасный мир. Для
этого я несколько лет «завоевывал» доверие мусаватистов.
В беседах в ГПУ мне говорили откровенно:
– Ваше имя покроется позором. Пусть несколько лет, но вас будут считать изменником. Друзья и
товарищи с неприязнью будут вспоминать о встречах с вами.
– Сколько лет я пробуду в чужой стране?
– однажды спросил я.
– Трудно сказать, - откровенно признался чекист.
– Годами невозможно измерить эту работу. Одно
скажу, что долго. До особого распоряжения.
Он повторил задание. Назвал имена Курширмата, Фузаила Максума, муфтия Садретдин-хана... Этих
врагов нужно обезвредить.
Да можно ли подсчитать дни, недели, месяцы, которые уйдут на борьбу? Ушли...
...Я листаю подшивки старых газет. Тревожно шелестят страницы. И здесь, в моем краю, шла
ожесточенная, суровая борьба. И я был тоже одним из солдат, одним из участников огромной битвы за
новую жизнь.
ПЕРВАЯ ОПАСНОСТЬ
Фузаил Максум принимал гостей в своем становище. Весело плясал огонь под котлами. Здоровенные
джигиты, даже у очагов сидя, не снимали оружия. Винтовки и сабли мешали двигаться. Но, казалось,
джигиты не обращали на это внимания. Они в любую минуту готовы были, отряхнув руки, вскочить на
коней.
За длинным глинобитным дувалом были построены низкие временные кибитки. В них джигиты спали
вповалку. Здесь и штаб курбаши. Достаточно было команды, чтоб три тысячи всадников загарцевали у
становища в ожидании приказа.
Рядом с могучим Фузаилом Максумом Садретдин-хан выглядел сухоньким, беспомощным стариком.
От восхищения муфтий потирал ладошки, цокал языком.
– Ой, молодцы мои!
Грудь у курбаши выгибалась колесом. Фузаил Максум видел, с каким почтением самые уважаемые
люди принимали старика в эти дни. Приезд муфтия Садретдин-хана взбудоражил весь эмигрантский мир.
Бывшие баи и курбаши состязались в гостеприимстве. Дымились горки плова, шли степенные разговоры.
Махмуд-бек присутствовал на всех приемах. Он догадывался, что после праздников начнутся будни с
их интригами, борьбой за власть.
Курширмат считал себя военачальником. В духовные вожди он не годился. Известный курбаши
постарел, заметно сдал. Он предпочитал не вмешиваться в разговоры; сидел, поблескивая темными
очками. Единственный глаз ощупывал людей, подмечал мелочи. О новом государстве мусульман, о
политике Курширмат не говорил. У него была сила, были люди, способные творить дела. В том числе
Фузаил Максум. В его становище Курширмат и посоветовал побывать Садретдин-хану.
Муфтий многого еще не знал.
Он посещал дома руководителей эмиграции, и с каждым днем бородка задиралась все выше. Здесь
муфтий сможет развернуться. Здесь живут тысячи земляков, которых он подчинит своей воле.
Довольный, сияющий муфтий отвечав сейчас на приветствия джигитов.
Фузаил Максум знакомил его с сотниками. Это были дета влиятельных людей. Садретдин-хан
добрыми словами отзывался об отцах, вздыхал, сожалея об их гибели, старости, скитаниях по чужой
земле. Многих из тех он никогда не встречал, но отчаянно врал, отделываясь общими словами: