До особого распоряжения
Шрифт:
Ростовщик не привык к таким длинным разговорам. Они начинают его раздражать.
– Покажите ваши руки.
– Зачем?
– Покажите, - настаивает ростовщик.
Пальцы предательски трясутся.
– Вы не сможете больше работать. Вам нужно побеспокоиться о сыне, уважаемый Вахид. -
Нагнувшись к старику, ростовщик зло шепчет: - Все мы смертны. Я слышал, вы надумали сына куда-то
отправить. Берите деньги, не то он возьмет Назима, - кивок в сторону соседней мастерской.
– Берите.
– Хорошо, - устало соглашается ювелир.
Назим сидит за тумором. Тускло поблескивает золото, ложатся на металл тонкие узоры. Это
украшение будет жить долго-долго. Возможно, оно принесет радость, а возможно, и горе. Золото...
Страшное золото.
Когда ростовщик уходит, сын недовольно говорит:
– Он же обманул вас.
– Что поделаешь, сынок. Всевышний его накажет.
– Долго ждать.
– Тише, сынок, тише. Не нужно гневить аллаха.
Вахид подносит пачку денег к глазам, перебирает бумажки.
– Этих денег хватит тебе на дорогу и мне останется.
– Отец, я не хочу ехать без вас.
– Нужно, сынок. Пока зовет хороший человек - нужно. Редко такое случается в нашей жизни.
– Как же вы?
– Мне тяжело трогаться с места. Я очень стар и болен. Я доживу свои дни на чужбине.
– Там тоже чужая страна.
– Там много своих людей. И все может случиться.
– Что... может случиться?
– спрашивает Назим.
– Может, ты в конце концов вернешься на родину, - говорит старик.
Он смотрит на сверкающие базарные ряды, но не видит их.
– В Фергане шумят тополя... Не золотые, а настоящие.
Муфтий Садретдин-хан решил устроить торжественные похороны Ислама-курбаши. Эмигранты были
оповещены о смерти национального героя, бесстрашного, умного воин». К узбекской мечети потянулся
народ. Многие, соблюдая обычай, пришли в дом бывшего курбаши - глинобитную кибитку с
покосившимися окнами, со стенами, из которых торчали рыжие соломинки. Старики присаживались к
скромному дастархану, и наманганский мулла, тяжело отдышавшись, в который раз читал коран. Читал
торопливо, зная, что через несколько минут придется встречать другую группу мусульман.
Потом старики скромно отламывали по кусочку лепешки, лениво жевали, запивали несколькими
глотками чая. В это время присутствующие украдкой косились но сторонам. Прославленный воин ислама
жил в нищете. Нищета кричала, била в глаза, в ноздри голыми стенами, земляным полом, ободранным
сундучком и застоявшейся сыростью.
У дверей топталась молодежь. Парни еще не думали о смерти, но при виде сырой, вонючей конуры
вздрагивали, ежились. Чужая земля... Так жил крупный курбаши. Что же будет с простыми смертными?
Старики задумывались. Молчаливые, хмурые, они переживали не смерть Ислама-курбаши, а свою
судьбу.
Догадливый муфтий Садретдин-хан сразу же почувствовал настроение толпы. Ко всем титулам,
которыми он снабдил покойного, муфтий решил прибавить еще один - поговорить о святости скромного
человека, отдавшего имущество и жизнь народу.
Муфтия бесило присутствие гнусного изменника Саида Мубошира. Надо же... Успел пригреть,
приласкать этого бездомного босяка Рустама. Говорят, Рустам теперь тоже служит в правительственной
71
канцелярии. Он сменил европейский костюм на халат и чалму и сейчас смиренно стоит, сложив руки на
груди. Своим присутствием Рустам опровергал слухи о посягательстве на какое-то наследство,
принадлежащее покойному курбаши.
«Старая лиса, - подумал муфтий о Мубошире.
– Это он притащил молодого человека».
Вслух выругался:
– Босяки! Зря я тогда остановил Курширмата. Надо было этого щенка...
Махмуд-бек увидел, как затряслась у муфтия бородка, и тихо произнес:
– Стоит ли на них обращать внимание, господин?
– Ждут не дождутся, - тоже зашептал муфтий, - когда мы подохнем.
В этом Махмуд-бек не сомневался.
Переулок, ведущий к узбекской мечети, был забит эмигрантами. Появились и полицейские.
Недалеко от узбекской мечети находилось кладбище, но принадлежало оно каратегинцам. Высокие,
сильные люди, выходцы из горных таджикских кишлаков, с утра выстроились вдоль стен. Трудно понять,
в чем дело, почему выжидающе смотрят на толпу молчаливые мужчины, заложив руки за спину. И
вообще, почему на кладбище такое оживление. Почти у каждой могилы стоит человек.
Махмуд-бек поделился сомнениями: стоит ли хоронить Ислама-курбаши на чужом кладбище?
Муфтий Садретдин-хан начал смутно догадываться о предстоящих неприятностях. Но теперь его
было трудно остановить.
– Ислам-курбаши - мусульманин, - скорее себе, чем Махмуд-беку, начал объяснять муфтий.
– Он много
сделал и для этих дураков. Разве Исламу не найдется здесь места? Неужели мы должны почтенного
человека тащить на окраину города?
Махмуд-бек не стал спорить, но счел своим долгом сказать:
– Не нравится мне присутствие полиции. Наверное, Саид Мубошир постарался.
– Он...
– Голова у муфтия тряслась.
– Он, негодник. Предатель. Шпион.