Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему
Шрифт:
— Дьявол, отец мой, вот уже час, как мне пришла мысль, что вы могли бы заменить моего старого слугу, которого я потерял. Моему Францу не было равных. В труднейших обстоятельствах он не раз выручал меня. Он был, правда, очень жадным, но не смотря на это, я любил его. Вы мне подходите.
— Вы мне льстите!
— Нисколько. Я говорю так, как есть: вы умны, энергичны, находчивы.
— Итак, вы согласны?
— Без сомнения.
— И я теперь при вас?
— С этого вечера.
— Сеньор, — вскричал монах, швырнув четыре пустых бутылки в окно, — если верно то, что упавший стакан непременно разбивается, то также верно, что я упаду к вашим ногам, если увижу этих проклятых де ла Герш и Шофонтена с веревками на шее и со связанными руками! Один — вам, другой — мне!
— О! Так ты их тоже ненавидишь?
— Посмотрите, на моей груди огромный шрам. Его нанес кинжалом один из них. Надо ли говорить о том, что я не забуду человека, который меня ранил!
— Скажи мне свое имя!
— Матеус Орископп!
— За дело, Матеус, и, если ты будешь служить мне верой и правдой, скоро не будет в Германии капитана, более богатого и преуспевающего, чем ты!
7. Хор монахов
Закончив трапезу, Жан де Верт забеспокоился; он думал, что его новый слуга не сможет встать после такого сытного обеда. Какого же его было удивление, когда капуцин вскочил из-за стола с быстротой кошки, а в это время последний кусок мяса и последний стакан вина исчезли в его животе. Но по его виду можно было сказать, что Матеус питался одним хлебом и водой. Он остался таким же бледным, как и был.
— Теперь я хочу денег! — произнес он звонким голосом. Жан де Верт положил свой кошелек на стол.
— Вот, возьмите столько, сколько нужно.
— Я беру все! — ответил Матеус, пряча золотые монеты в карман. — Вот что закроет глаза и откроет уши отца Инносента.
— А, его зовут Инносент, того хозяина таверны, о котором ты мне говорил?
— Он всегда окажет услугу ближнему.
Матеус уже открывал дверь, когда Жан де Верт схватил его за руку:
— Что мне будет залогом твоей верности?
— Вот это, — ответил капуцин, положив руку на шрам, оставшийся от кинжала Рено, — и исповедь, которую я вам доверил. Самой её малой части хватило бы, чтобы очернить любого честного человека.
— Иди! — вскричал баварец.
Через час хорошо одетый всадник с двумя слугами, державшимися почтительно в отдалении, выехал из Магдебурга. Это был Матеус Орископп, путешествовавший, как дворянин.
Проезжая мимо дома графа де Паппенхейма, он увидел на верхнем этаже свет, а потом услышал в тишине наступившей ночи высокий мелодичный голос, певший Давидовы Псалмы. Не в первый раз Матеус слышал этот мелодичный голос, он ему напомнил таверну «Мальтийский крест» в пригороде Бергейма. Элегантные фигуры двух мужчин вырисовывались на фоне освещенного окна.
— Пойте, пойте, — прошептал Матеус. — Посмотрим, как вы скоро запоете!
И он исчез в темноте.
Арман-Луи и Рено е могли больше задерживаться около м-ль де Сувини и м-ль де Парделан. К мысли о скоро разлуке примешивалось чувство страха, что они оставляют девушек в руках ужасного человека, который к тому же был их врагом. Как бы лояльно он к ним не относился, они были его пленницы. На что они смели надеяться? Рено кусал свои усы, с его губ готовы были слететь слова возмущения. Арман-Луи в это время ходил по комнате взад-вперед большими шагами. Безмолвный и бледный от отчаяния, он смотрел в небо.
— Побеждены! — повторял, не переставая, Рено.
— И обе, — узницы! — повторял Арман-Луи.
Шли часы, и самые невероятные идеи рождались в их умах. Адриен и Диана казались более выдержанными и спокойными, чем мужчины.
— О! Чего вы боитесь? — говорила мадемуазель де Сувини уверенным голосом. Вы не можете сомневаться в том, что мое сердце может измениться. Моя жизнь до этого — это цепь испытаний. Считаете ли вы меня неспособной перенести новые? Мое сердце готово ко всему и я останусь верна имени, которое ношу. Через несколько месяцев, быть может, мы снова увидимся. Нам останется впереди ещё много лет, чтобы быть вместе. Выше голову, друг мой, и надейтесь на лучшее! Бог, вырвавший меня из лап мадам д`Игомер, снова поможет мне. Я надеюсь на Его милость. Придет день, когда воспоминание о Магдебурге станет для вас историей. Это останется в прошлом. Дайте мне вашу руку, Арман-Луи, и вручите свою судьбу провидению. Оно не ошибается!
Диана в это время говорила о том же с Рено, но с иронией, отличавшей её характер от характера сестры.
— Разве вы теперь не тот человек, которого я знала когда-то, воин, любящий опасности и готовый бежать навстречу приключениям? Не исчезла ли, случайно, ваша преданность Швеции? Ваша шпага и ваш кинжал ещё в состоянии сражаться? Вы полагаете, что не готовы перенести несколько недель нашей разлуки? Говорите, мосье, говорите, и если вы хотите, чтобы я впала в отчаяние, то дайте мне время поплакать. Я думала о вас, как о суровом человеке. Я прошу вас, оставьте это мнение при мне, а то сейчас вы похожи на опавший лист, дорожащий при малейшем ветерке. А быть может, вы боитесь потерять память подобно ребенку, теряющему игрушку? Вы принимаете меня за огонь, который может исчезнуть, и у вас не будет сил закричать: «де Шофонтен, в погоню!»
Рено поклялся, что тысячи лет, проведенные вдали от м-ль де Парделан, не поколеблют его чувств. Арман-Луи, со своей стороны, благодарил Адриен за то, что она вселила в них надежду и решимость. Момент прощания неумолимо приближался.
…Армия-победительница графа Тилли покидала останки Магдебурга. Завтра она должна была начать компанию против армии Густава-Адольфа. Паппенхейм лично сообщил им об этом. Час разлуки приближался. Шофонтен и де ла Герш об этом знали и были к этому готовы. Узнав обо всем, сердца их чуть не остановились.
— Сказать вам «прощай»!.. Покинуть вас? Это невозможно! — воскликнул Арман-Луи.
— О! Диана!.. — только и мог сказать Рено.
Адриен и Диана поспешили в молельню. Там, спрятавшись за тяжелую штору, Адриен смотрела на улицу; она сдерживалась изо всех сил. Сердце её разрывалось. Ее единственным желанием было никогда не расставаться с Арманом-Луи, хотелось не показывать слез, но, когда она увидела, как они исчезают вдали, силы покинули её. Она разразилась слезами. Рядом рыдала когда-то веселая Диана де Парделан.
— Боже, сжалься над ними! — молились они.
Граф де Паппенхейм желал сам во главе кирасир сопровождать де ла Герш и Шофонтена.
Несмотря на то, что граф Тилли дал ему слово чести, Паппенхейм больше доверял шпаге и своим солдатам. Сначала они ехали по дороге, ведущей на север; маршал следовал впереди, сзади — его кирасиры. В двух часах езды от Магдебурга они остановились.
— Итак, прощайте, сеньоры! Вы свободны! — обратился он к де ла Герш и де Шофонтену.
Дворяне продолжили путь. Некоторое время они ехали молча, как будто считали шаги, отделяющие их от пленниц.