Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему
Шрифт:
Непонятное чувство охватило короля. Он, познавший некогда любовь во всем её великолепии, мог ли он осуждать человека, испытавшего любовные муки? Франсуа-Альберт слишком хорошо знал Густава-Адольфа, чтобы по неуловимым признакам понять, что происходит в его душе. Герцог решил, что самая искусная защита — это абсолютная откровенность и заговорил с необыкновенной горячностью:
— Если вы хотите услышать мою исповедь, то выслушайте до конца! В те минуты океан чувств переполнял мою грудь, полную любви! Да, я мечтал
— Вы?
— Да, я! Тысячи ужасных мыслей проносились у меня в голове. Я не знал, чему посвятить остаток своей ничтожной жизни. В вас я видел единственную причину моих страданий.
Мне казалось, что самой большой радостью для меня будет видеть вас покинутым и гибнущим. Я искал способ утолить в вашем падении свою тоску, которой я был одержим. Я зашел в своих мыслях очень далеко; прошлое вдруг предстало передо мной, мое трусливое сердце забилось — и силы мне изменили. Изумление, жалость, гнев сменяли друг друга на лице у короля. Франсуа-Альберт, наблюдая это, казалось, был во власти своей исповеди, но решил продолжить:
— Я сделал больше. Я настроил против вас ваших злейших врагов — графа де Паппенхейма, графа Фринланда. Я также встречался с теми, кто командовал вашей армией на берегах Леша. Я должен был вступить с ними против вас, победить или умереть самому…
Когда я услышал ваш голос, меня охватил озноб, и эта шпага, жаждущая вашей крови, вот она, я принес её вам! Если вам кажется, что я заслуживаю смерти, убейте меня! — Франсуа-Альберт вытащил шпагу и протянул её королю, глядевшему на него, не отрываясь, со словами:
— Но, убивая меня, помните, что это не будет вам наградой за прошлое! Счастья нет, когда сердце страдает!
Воспоминания юности вдруг всплыли перед глазами короля и взволновали его. Открытая и добрая душа Густава-Адольфа всегда была благосклонна к откровенности. Дерзкая исповедь герцога покорила его. Какие подозрения могут быть после такого признания?
Король протянул шпагу виновнику со словами:
— Возьмите свою шпагу и помните: король дал вам её и приказал хранить для Швеции!
Франсуа-Альберт испустил вздох облегчения и приник губами к руке короля. Но, очутившись за дверью королевских покоев, вложив в ножны свой меч, прошептал:
— Ты мне отдал меч — и ты пожалеешь об этом!
В тот же самый день г-н де ла Герш созвал на общее собрание драгун своей роты. Большинство из прежнего состава погибло в Лейпциге и на подступах к Лешу, но по разрешению кардинала Ришелье их заменили гугеноты, бежавшие со всех провинций Франции.
Воинственно настроенная молодежь теснилась вокруг капитана. Ни один из залов не мог вместить всех присутствующих, было решено перенести собрание на воздух, на опушку леса, где валялось большое количество поваленных деревьев. На них и расположились драгуны.
Новость о том, что провозглашено перемирие, наполнила надеждой
Громкими криками собравшиеся приветствовали прибывших г-на де ла Герша и Рено.
— Когда мы снова тронемся в путь? — спрашивали одни.
— Останемся ли мы с королем или последуем в другую сторону? — подхватывали другие.
— И если мы вдруг отправимся в поход, сделайте так, чтобы мы шли в авангарде, — просили третьи.
Когда воцарилась тишина, Арман-Луи взобрался на ствол поваленного дерева:
— Сеньоры, — обратился он к присутствующим, — мне нужно сто человек добровольцев; прежде, чем обратиться к другим солдатам шведской армии, я обращаюсь к вам. Сегодня я говорю с вами не как полководец, а как армейский друг. Итак, не бойтесь, речь в данном случае идет не о военном долге.
— Эти сто человек, которые вам нужны, они пойдут в бой? — поинтересовался один из них, по имени Бегье.
— Я их поведу в самое сердце Германии, в австрийские провинции, в стан врага!
Радостные улыбки пробежали по лицам драгун.
— Быть может у нас останутся силы на отступление, смотря как будут разворачиваться события, — добавил Эгрофой.
— Мой друг, — уточнил Рено, — господин де ла Герш посвятил меня в свой проект; он таков, что добрая половина тех, кто согласится на это путешествие, могут не вернуться назад.
— Вот прекрасная возможность найти применения своему мечу, — вскричал молодой корнет.
— Не только мечу, но и пистолету тоже, — прибавил Рено.
— Господин де Шофонтен, вы так гладко рассказываете: если судьба будет благосклонна ко мне, мы обсудим это небольшое путешествие в кругу друзей, за хорошим столом. Запишите меня первым.
— И меня тоже! Думаете, что я хочу оставаться здесь? — вскричал Эгрофой. Если я не подвергну себя риску быть убитым двадцать раз, я буду считать себя непорядочным человеком, так что я готов рисковать.
— Успокойтесь, — отвечал Рено, вынув из кармана записную книжку, где уже значились имена Бегье и Эгрофоя, — самое страшное, что сможет с вами случиться, это то, что вы можете потерять ногу или руку.
— И я тоже с вами! — закричал корнет.
— Думаете ли вы, что я могу пропустить это удовольствие? — подхватил солдат, горящий желанием скорее вступить в бой.
— Запишите: господин Сан-Паер.
— И господин Арранд.
— И господин Вольрас.
— И господин Коллонж.
Перо Рено не успевало записывать, крики уже доносились со всех сторон.
— Подождите, подождите, — закричал г-н де Шофонтен, у меня уже устала рука. — Нам нужно сто человек добровольцев: сейчас те, кто желает следовать за мной и господином де ла Гершем, станут справа от меня, я вас посчитаю!