Добро Пожаловать В Ад
Шрифт:
И хотя о маршруте движения знали лишь избранные, и утечка информации вроде бы исключалась, за Назранью их уже поджидали.
Путь преградила толпа в добрых две сотни человек. Завидев приближающиеся армейские грузовики, она закипела гневными выкриками и двинулась навстречу.
— Твою мать! — не сдержал досады комбат и вгорячах стукнул кулаком по колену.
Объехать толпу невозможно. Если броневики еще и сползут по крутой насыпи на поле, а потом и заново преодолеют отлогий подъем, Уралам, перевозящим личный состав, подобные кульбиты повторить не удастся. Да и рискованно…
Вдобавок, перед зеленой мордой бронетранспортера выросла цепочка детворы — мал мала меньше, сопливых, в неопрятной одежке. Подражая взрослым, они тоже что-то выкрикивали и воинственно вскидывали над головенками сжатые кулачки.
… В воздухе пролетел камень, треснулся в лобовое стекло, не причинив вреда, скатился на броню. Механик испуганно переглянулся с комбатом и полез опускать бронированные щитки.
А толпа волновалась, кипела истеричными возгласами:
— Оккупанты!
— Вон!
— Вам здесь не пройти!..
— Аллаху Акбар!!!
Камни затарабанили по стальному корпусу, в триплексы виднелись совсем близкие разъяренные лица.
— Убирайтесь! — визжала молодая женщина в слетевшем на затылок платке.
— Изверги! — потрясал клюкой старик в бараньей папахе.
Майор растерялся, не ведая, что предпринять. Стоять нельзя. Толпа почувствует свое моральное преимущество и их бессилие, и кончится как неделю назад в Хасавюрте, когда также вот разоружили и взяли в заложники полтора десятка ребят из внутренних войск. Однако, и давить взбунтовавшихся людей — мирное, по сути, население — он права не имел.
Нерешительность военных утверждала толпу в своей агрессивной правоте.
К откидному борту Урала подбежала ингушка в черном платке, из-под которого выбилась седеющая прядь волос и, обливая сжавшихся солдат испепеляющим взглядом, возбужденно закричала:
— Дальше дороги вам не будет! Под колеса ляжем, а не пропустим. Не уйдете добром — разоружим. Убирайтесь!
Не потерявший чувства юмора Кошкин хамски ухмыльнулся в ее вытаращенные гляделки и показал средний палец.
Бабенка захлебнулась, завертела платком, призывая свидетелей и, в сердцах плюнув в Володьку, запустила непонятным предметом. Предмет пролетел мимо и разбился вдребезги о стальной болт, оказавшись обыкновенной бутылкой.
— Ты ж… стерва! — яростно выпалил Максимов и вскинул автомат. На испуг.
Отпрянув, ингушка заверещала и растворилась в волнующейся толпе. Из всей ее мало понятной без переводчика тирады, Юра уловил одно: «Каратели!»
Он смотрел на совершенно безумных, озлобленных людей, на сгорбленного годами аксакала в кожаных сапогах с загнутыми носками и наброшенном на поникшие плечи коричневом матерчатом плаще, из-за которого виднелась орденская колодка. Сучковатой палкой, бормоча под нос невнятные ругательства, он истово колотил о деревянный борт.
Слова обиды так и вертелись у него на языке. Его подмывало спросить старика, наверняка прошедшего войну: «Это мы, мы — каратели?..»
Быков заерзал на скамье.
— Чего время тянем? Потихоньку надо ехать, потихоньку… На понт берут. Эх, командира толкового нет.
А толпа разрасталась, пополняясь стекающими к несанкционированному митингу зеваками. С мигалками подъехал милицейский воронок.
— Сейчас поедем! — сказал Кошкин, разглядывая подъехавших в прореху тента. — Оттеснят только этих козлов…
Но милиционеры даже не вылезли из машины, открыв лишь двери и чего-то выжидая.
— Да они все заодно! — пробормотал Клыков, обиженно оттопырив нижнюю губу. — И что теперь?..
— Не переживай, — Максимов щелкнул флажком предохранителя. — Отобьемся!
У замыкающего колонну бронетранспортера откинулся боковой люк. Пригнувшись, на слякотную дорогу выбрался офицер.
Юра его не знал, видел лишь сегодня на построении, и о звании мог только догадываться — носить знаки различия в батальоне Сушкина считалось признаком дурного тона…
Поправив шапку, офицер решительно направился к толпе. Толпа вновь забурлила и обтекла его полукругом.
Что он доказывал этим людям, оставалось загадкой. Слова его тонули во враждебном гуле, и лишь по выражению лица, почти по губам, Юра читал, повторяя как завороженный: «Что же вы делаете?! Поймите, у нас приказ…!
Реплика вызвала всплеск негодования, и парламентер торопливо добавил:
— Мы не воевать пришли, а восстанавливать закон…
Всколыхнувшись, толпа тысячерукой губкой втянула его в себя. И сомкнулась. Внутри началось движение, замелькали кулаки.
— Смотри, гады, что делают! — Максимов передернул затвор и, высунувшись за тент, полоснул поверх голов очередью.
Перемахивая через борта, посыпались бойцы, залязгали затворами и, не дожидаясь запоздалой уже команды, открыли беспорядочную стрельбу в воздух.
Народ шарахнулся, откатился в сторону, давя друг друга, посыпался в кювет, отбегая на безопасное расстояние.
К лежавшему на щебенке парламентеру спешил белый, как известь, комбат.
Офицер скрючился на боку, обхватив руками живот. Утонув рукоятью в грязи, валялся брошенный нож.
— Га-а-ды-ы!!! — закричал во все горло Максимов, разворачивая автомат на отбежавших в поле людей.
Ингушские милиционеры, бросив перекур, бежали к ним, вспомнив, наконец, о своих обязанностях.
Комбат склонился над раненым, осторожно отогнул полу его бушлата. Пятнистая куртка на животе напиталась кровью. Расстегнув пуговицы, майор задрал льняную майку. Из пореза пульсирующими толчками проливались красные струйки.
— Ах, Спирин, Спирин… — покачал головой майор и, подняв голову, вскричал: