Добро Пожаловать В Ад
Шрифт:
Смеркалось. Небо потемнело, от снеговых ли туч, или от стелящихся дымов разбомбленного нефтекомплекса; потянуло северным ветром. Взяв бинокль, Степанов бегло осмотрел поле.
Видимость уже не та, все сливалось, но на дороге ему привиделись люди. Он подкрутил диоптрии, настраивая резкость.
Зрение его не подводило. По направлению к батарее двигалась какая-то группа.
— Где? — Дедовский шумно спрыгнул в окоп и вырвал у него бинокль.
— Да вон… товарищ прапорщик. Возьмите правее.
Он не сразу увидел их, потом, пристально вгляделся.
— Не похоже не боевиков… А, Степанов?
— Не могу знать, товарищ прапорщик.
— Не похоже… — повторил и снова поднес окуляры к глазам.
Слишком открыто они передвигались. Не маскируясь, в отличие от дудаевцев. Тех хлебом не корми, дозволь подползти как можно ближе.
«А вообще, кто их разберет…»
— Тащите АГС! — скомандовал он. — Наряду занять позиции.
Команду исполнили незамедлительно. Автоматический гранатомет на трехногой станине установили на бруствере. Наводчик подцепил круглую коробку с гранатами, рванул на себя стальной тросик затвора.
Отодвинув его, Дедовский сам поймал в оптику движущуюся группу, прикинул расстояние, подкрутил наводку. По окопу, задевая узкие, оплывшие от влаги стенки, пробежали бойцы, защелкали автоматами.
— Без моего приказа не стрелять! — оповестил Дедовский.
«Свои или нет?! — маялся он. — А вдруг это Васнецов?..»
Достав сигнальную ракету, выстрелил ее в сгущающееся небо. Рассерженно шипя, она взвилась над окопом и повисла зеленым маяком.
— Машут, товарищ прапорщик! — не отрываясь от бинокля, воскликнул Степанов. — Неужели наши?
— Ваши, — пробурчал прапорщик, и без того слыша доносимые ветром крики:
— Не стреляйте…
— Свои!..
Перескочив через бруствер, Черемушкин, не сдерживая чувств, сграбастал прапорщика в объятия.
— Всё! — выдохнул он, оглядываясь на бойцов. — Вышли, братцы!
Шестеро прорвавшихся вместе с ним солдат стояли особняком.
— Меньшов жив?
— Здесь, — ответил Дедовский. — Позвать?
— Не надо. Я сам.
Засунув обветренные ладони в карманы бушлата, лейтенант зашагал к офицерской палатке. Он шел мимо полевой кухни, где возились у парящихся котлов повара, покрикивая на нерасторопный наряд; где сидели вокруг бачка дневальные, стругая ножами картошку, где стучал топор. Краем зрачка отметил застывшего с деревянной толкушкой Мавлатова.
Сдвинув провисшую на колечках плотную штору, вошел в палатку. Капитан, сгорбив плечи, сидел возле печи. Он обернулся на шаги, порывисто встал.
— Антон?!
Черемушкин смотрел на командира исподлобья. Во взгляде его было нечто такое, что капитан смешался, точно за ним имелась какая-то вина. На обтянувшей висок пергаментной коже запульсировала жилка.
— Живой…
Взводный поднес ладонь к вязаной шапочке и медленно, чеканя каждое слово, доложил по всей форме:
— Товарищ капитан. Вверенный мне взвод в количестве шестерых человек в расположение батальона прибыл. Раненых нет. Погибших двое. Один пропал без вести.
Не дав закончить, Меньшов шагнул к нему и протянул руку.
— Ну, здравствуй, Антон.
— Здравствуй, командир.
И снова между ними возникла секундная неловкость.
— Где личный состав? — изменившимся голосом спросил Меньшов.
— На батарее. Люди устали. Голодны…
— Все организуем. Идем.
Сыпал пушистый новогодний снег. Шагая за лейтенантом, Меньшов думал, в каком свете предстанет перед бойцами, и что скажет им в оправданье. Но когда офицеры вышли на батарею, и сидевшие на земляном бурте срочники поднялись перед ним, спешно туша бычки, спазм свел ему горло, и вертевшаяся на языке заготовленная фраза забылась.
— Благодарю за службу, — только и сказал, пожимая холодную, как ледышка, руку стоявшего с края солдата. И пошел вдоль короткого строя, отдавая каждому дань признания.
Не было речей. Не было громких слов.
— Отдыхайте. Я распоряжусь насчет бани.
Раздевшись догола, Турбин прихватил обмылок, казенную вехотку и, ступая по решетчатому настилу, вошел в «помывочную». Жарко пылала буржуйка, накалившись до красна и стреляясь по металлу искорками. За палаткой шумела санитарная машина, подавая шлангами нагретую в котле воду.
Было довольно зябко. Налив ковшиком горячей воды, Турбин не стал разбавлять ее. Грязная пена хлопьями полетела с намыленных волос, серые ручейки сбегали по телу. Мыться пришлось в трех водах, шоркая покрывшееся мурашками тело колючей мочалкой. Окатившись из тазика начисто, стуча зубами, он выскочил в предбанник. На скамейке, вместо старого исподнего лежала стопка свежего нательного белья. Турбин насухо вытерся и с удовольствием влез в чистое, чувствуя себя в этих спартанских условиях заново рожденным.
В палатку возвращались все вместе.
Плясал огонь в печи, предусмотрительно затопленной дневальным. С непривычки слепила лампочка, подсоединенная в их отсутствие к дизельному генератору. На прежних местах лежали личные вещи, матрасы и спальные мешки; в том нетронутом порядке, что и двое суток назад, перед ночным рейдом в Грозный, когда все еще были живы и полны оптимизма…
— Надо бы убрать спальники ребят, — проговорил Сумин.
Быков молча подсел к печи, доставая пачку папирос.