Добро Пожаловать В Ад
Шрифт:
В полной тишине, в которой было слышно пощелкивание углей в прогорающей буржуйке, ненужные теперь матрасы скатали.
Развязав вещмешок Клыкова, Кошкин достал лежавшие сверху перетянутые резинкой письма.
— Кто его последним видел?
— Наверное, я. — Отозвался Турбин. — В столовке, когда комбат умер. Потом «чехи» поперли…
— Убили его наверняка! — высказал свое мнение Сумин. — А в бумаге напишут, без вести пропал. Будет теперь маманя его всю жизнь искать.
— Может и живой. Затаился где-нибудь… Или в плен попал.
— В плен?.. Тогда ему точно кранты. Хорошо, если пристрелят сразу. Не мучая… А если кастрируют, как других пацанов? И жить потом не захочешь…
Вскрыв конверт, Кошкин развернул исписанное ровным девичьим почерком письмо к свету.
— «Здравствуй, любимый… — прочитал он вслух. — Что-то долго ты не писал. Почта плохо работает, или забыл обо мне?»… Н-нет, не могу.
Из конверта выпала фотография. Взяв ее за уголок, Кошкин смотрел на улыбающуюся со снимка немного полноватую девушку с переброшенной на грудь косой. На обороте прочел:
«На долгую память Валерию от Кати. Люблю, целую, жду.
— А ничего была у Евсея подружка. Надо бы отписать ей как было…
— Чего ты напишешь, когда сам ни хрена не знаешь?! — напустился Сумин. — Чего ты вообще в чужих вещах роешься?
— Ладно, не нервничай. Надо собрать все ценное и отдать командиру. Пусть домой отошлют. Все ж, какая-никакая память будет.
Кошкин выгреб из вещмешка теплые носки, две чистые тетрадки, авторучки, шерстяные перчатки, пошарил на дне.
— А это что? — он нащупал что-то круглое и вытащил.
На ладони лежали наручные часы «Сейко» в позолоченном корпусе с кожаным ремешком.
— Я на нем таких не видел.
Быков привстал с табуретки и потянулся за часами.
— Дай-ка сюда.
Взяв за ремешок, глянул на поблескивающий стеклышком циферблат.
— Это ж Борькины! Помните, которые в поезде пропали?..
Подержав на ладони, бросил их назад. И не добавил ни слова.
— И куда их?.. — недоуменно спросил Кошкин.
— Все равно. Борьке они больше не понадобятся…
Нависнув над столом, Меньшов ножом вскрывал банку тушенки. Отогнув жестяную крышку, молча взял фляжку и разлил по кружкам спирт.
— Помянем ребят!
Черемушкин поднялся, выпил. Спиртовая жидкость, от одного запаха которой прежде его воротило, показалась безвкусной. Градусами не крепче воды.
Он не стал закусывать, откинулся на спинку стула.
— Баранова ранило первым, — жуя кусок тушеной говядины, сказал Меньшов. — Скоро после вашего ухода. Откуда только они навалились, сволочи?..
Лейтенант, подперев выскобленную бритвой щеку кулаком, смотрел мимо него на цветную вырезку из «Плейбоя».
«Это мой психоаналитик», — смеялся в свое время, клея картинку скотчем, Стас Баранов…
— Нас зажали во дворике, где стоял БТР. Но загнал я туда его правильно. Иначе бы всем амба. Стас прикрывал ребят, потом сам побежал в укрытие, а тут граната. Осколками задело. Перевязали, как могли. Помощь запросили. А где там помощь, когда такая заварушка с этим штурмом вокруг закрутилась… Со штаба отвечают: крепитесь, держитесь, не вам одним туго. Сказано, держимся. Броневик не дает «чехам» подлезть ближе… Где только они минометы достали? Я, честно говоря, тогда подумал: отвоевались. Бойцов в подвал загнал, сам чуть не молюсь, чтобы перекрытия выдержали.
Он разлил еще по одной.
— Будем…
Перекривился, выскреб ножом из банки капающий соком шматок мяса.
— Хороший хозяин дом строил, во век спасибо. Вот и дожили до света. Только стихнет — все, кроме раненых, наружу. К бою. Начнут минами ложить, обратно в подвал. Вот только не знаю, с чем связано, а с рассветом ушли они. Помнишь, как у Гоголя, вся нечисть разбегалась с третьими петухами?.. Я сначала думал, хитрят, сволочи. Нахрапом не взяли, пробуют выманить. Людей еще часа полтора в готовности держал. А потом, когда дошло, что «чехи» отстали, но на время, и вернутся снова, уже с новыми силами, загрузил бойцов на броню и вернулся на базу.
— Без приказа?
— А ты осуждаешь?! — завозился на стуле Меньшов.
Он отвернулся, по скулам загуляли желваки.
«Осуждаю! — так и подмывало Черемушкина. — Если бы ты не свалил домой, а пробился к нам, все могло быть иначе… Иначе…».
Но мысли эти вертелись у него в голове, и вслух лейтенант ничего не сказал. Не хотел быть судьей Меньшову, потому что не знал, как поступил бы сам, окажись на его месте.
— Кроме Баранова у меня еще пятеро «трехсотых» было. Двое в крайне тяжелом состоянии. Вызвали в лагерь вертолет. Медик, когда их осматривал, был не уверен, что доставит живыми до госпиталя. По крайней мере, слова его: еще бы немного потянул, и эти двое — груз «двести».
«Что ты передо мной оправдываешься? — снова подумал Черемушкин. — Я не поп, грехов отпускать не умею».
— … Вышел на связь с Моздоком. Рюмина не нашли, какой-то штабной полковник толком доклада не выслушал. Такое ощущение, что им безразлична вся эта бодяга. Велел взять командование остатками батальона на себя и ждать указаний.
— Указаний? — Ироничная ухмылка скользнула по губам Черемушкина.
— Не больше, не меньше… А ты что думаешь, в ночь на первое, когда мы с тобой последние патроны считали, они в штабе мозги грели над картами? Все же было заранее мудро спланировано!.. Какой только идиот догадался ввести танки в город?! Улицы, дома кругом, не развернешься. Это ж не полигон, не поле. Натворили дел… мать их, стратегов! В Грозном мясорубка, неразбериха. Не поймешь, кто с кем воюет. Рассказывают, рота пехотинцев в темноте наших танкистов с чеченскими спутала. Бились несколько часов, дошло до потерь. И те, и другие от штаба поддержки требуют. А в штабе пьянка в честь Нового года; да ордена предстоящие обмывают. Не до них, короче… Когда пехота с гранатами на танки пошла, разобрались, что свои. И то, услышав русский мат.
На входе послышалась возня. Сдвинув локтем закрывающую проход занавеску, вошел Мавлатов, выставил на стол два котелка с дымящейся кашей.
— Что приготовил? — нюхнул Меньшов поднимающийся парок.
— Пирловка с мясом.
— Достали твои каши, — буркнул капитан, ковырнувшись ложкой. — Изжога после них давит… Ладно, свободен.
Но повар не торопился уходить.
— Чего еще? — недоуменно поднял на него взгляд Меньшов.
— Таварищ капитан. Я прашу, снимай с кухни! Разреши вирнуться к ребятам.