Добро Пожаловать В Ад
Шрифт:
Татьяна Петровна, так ее звали обитатели подвала, позвала к себе Якушева и попросила помочь.
— Держите тряпочку над банкой.
С недоумением он растянул над горловиной трехлитровой банки обрывок плотной материи.
— Не так сильно. Проливаться будет.
Он сделал, как она попросила. Нагнувшись, Татьяна Петровна, которая если была и старше Якушева, то года на два, не больше, достала кастрюльку и, убрав ненужную крышку, тоненькой струйкой стала сливать на материю ржавую жидкость.
— Что это за дрянь?! — спросил он.
— Держите!
Бурая жижа не спешила просачиваться через ткань, затем мутные капли закапали на дно.
— Вы это пить собираетесь?! — возмутился Якушев.
— Аккуратнее. Не пролейте…
Она слила воду, следя за тем, чтобы из кастрюли не тряпку не попал осадок. Выпрямившись, дунула на спадавшие из-под газового платка на лоб волосы, убрала кастрюлю.
— А вы думали, мы тут нарзаны потребляем? Есть вода, хорошо. Нет — мы тоже не баре, набираем из лужи.
— Да это ведь антисанитария!
— О чем вы говорите?! Мы выживаем, как умеем. Или лучше лечь, да помирать?
Процеженная в банке жидкость смахивала на застоявшуюся воду в садовой бочке, где для полного счастья не хватало хвостатых личинок. От нее и пахло так же дурно.
Татьяна Петровна выставила еще одну банку, оторвала кусок материи и всучила Якушеву.
— Думаете, это все?.. Еще раза на три фильтровать будем.
После всех процедур содержимое банки перелили в чистую, с налетом копоти на стенках, кастрюлю.
— Несите во двор, — Татьяна Петровна отдала ее журналисту.
Она вышла следом, неся в охапке порубленные топориком сучья и обломки мебели, сложила все это на прогоревшей золе у подъезда, где не единожды уже жгли костры.
— Спички у вас есть?
— Зажигалка, — брякнул Якушев.
Он подгреб к кострищу кирпичи, сунул под щепки обрывок бумаги и запалил. На затрепетавший огонь водрузили кастрюлю.
— А теперь идемте отсюда, — она потянула его в подвал. — Мало ли, найдется какой придурок, стрелять начнет.
Вода закипела. Обжигаясь о ручки, Якушев отнес кастрюлю вниз и выставил на стол.
— Крупы нет, — возвестила, обращаясь ко всем сразу, женщина. — Будем швыркать чай. Есть кто-нибудь против?.. Нет? Будем считать, все за.
Ужин был более, чем скромный. Татьяна порезала булку ржаного хлеба; захрустев целлофановой оберткой, высыпала на стол галеты.
— На десерт, Миша! — прицыкнула на вившегося возле стола сына.
Чай запаривали в фарфоровом, расписанном цветами, чайничке. Заполучив кружку с кипятком и две сухие галеты, мальчишка уселся на табурет и с жадностью захрустел.
— Это я позавчера добыл! — дуя на горячий чай, похвалился он Якушеву. — У гастронома Красный крест гуманитарку раздавал…
Мать ласково потеребила его за вихор, отдала посыпанный солью кусок хлеба.
— Ешь, добытчик…
Не обделили и Якушева. Хлебая несладкий чай, отдававший мерзким привкусом ржавчины, с непропеченным клейким хлебом, из которого впору лепить фигурки, он, тем не менее, насытился.
«Надо же, как мне стало мало хватать. Еще пару-тройку дней на голодном пайке, и запросто перейти на питание святым духом…»
Отдав матери пустую кружку, Миша соскользнул с табурета, убежал в темноту, куда не доставал слабенький свет фонаря и, вернувшись, показал Якушеву рваный кусок металла.
— Осколок от бомбы. Возле школы здоровенная воронка. Шарахнуло, аж целая стена обвалилась.
Журналист подержал зазубренный, гнутый осколок, на котором просматривалась затертая маркировка.
— У меня еще и патроны целые есть! А у Сашки из шестьдесят шестого дома граната была. Настоящая. Хотели ее подзорвать, да тетя Галя, Сашкина мать, увидела. Отобрала, и ему ремня всыпала. — Он вздохнул с сожалением. — А зря. Ее бы рвануть на речке, вон, сколько рыбы можно было наглушить.
— Мишка, отстань от человека, — проворчала Татьяна. — Трындычишь и трындычишь…
— Да что вы…
Мальчик забрал у него осколок и неохотно унес в свой тайник.
— Чересчур общительный. Голова уже болит от его болтовни.
— И вовсе я не болтун, — донеслось из угла. — А гранату жаль. Я бы ее обменял у Сашки на трансформера. А потом, когда приехали бы к дяде Вите, хлопцам бы показывал…
Татьяна Петровна опустилась на свободную табуретку, устало потерла ладонью лицо.
— Хотели к брату уехать. Поначалу-то думала, все образуется. Да куда теперь. Переждем еще немного, а как станет поспокойнее, соберемся.
— Далеко ехать? — спросил Якушев.
— Далеко. На Урал. Только вот нужны мы ему? Своих четверо ртов, еще мы обузой. Живут в совхозе; писал, работы нет. Денег не платят.
— Сейчас везде так… Но все же лучше, чем здесь ждать с моря погоды. Вам о Мишке думать надо.
Она слегка улыбнулась.
— Мишка… Он все, что у меня есть. Теперь вот на второй год остался.
— Почему? — подал голос мальчик. — Я же первую четверть без троек закончил.
— Школу нашу еще месяц назад закрыли. Сколько уже пропустил. И сколько еще пропустит, пока на новом месте устроимся.
На столе остывал нетронутый чай, отдельной кучкой лежал нарезанный хлеб и стопка галет. Татьяна прошла к раскладушке и затормошила лежавшую под ворохом тряпок старуху.
— Баба Люба. Вставайте кушать.
Старушка зашевелилась, приподняла голову.
— Спасибо, дочка. Не хочу я… Ешьте сами.