Добронега
Шрифт:
– Э… У движки киль… как бы… плотнее. Основательнее.
– А много ли ты движек видел, видок?
– Много.
– А не строил ли ты их сам?
– И такое бывало.
– Из Пскова ты, говоришь?
– Да.
– Это странно, – сказал Константин. – Я вот и во Пскове был только один раз, и движек не строил. Но знаю, что у движки никакого киля нет. Их с плоским дном делают. Да и не в Пскове их вовсе делают, а в Ростове. А во Пскове делают лошены, и у них действительно есть киль, причем двойной.
Собрание ахнуло. Тиун растерялся. Братья вдовы смутились.
– Это все глупо! – крикнул один из них. – К чему все это! Глупо
– Тише, – сказал тиун.
– Но ведь глупо!
– Ты сказал, – продолжал Константин, обращаясь к видоку, – что видел, как вот эти двое, – он кивнул в сторону Дуба и Пташки, – и еще один схватили Сивого и потащили, а тебя не заметили. А ты шел себе по улице.
Видок промолчал.
– Да или нет?
– Да.
– Тоже странно. Как это можно не заметить человека с факелом, идущего по узкой улице ночью тебе навстречу.
– У меня не было факела.
– А у них были?
– Нет.
– Нет?
– Нет.
– И было это ровно шесть дней назад?
– Да.
– Очень странно. Шесть дней назад, с вечера, все небо было в тучах, а ближе к утру пошел дождь.
Собрание стало прикидывать – действительно получалось именно так, как говорил Константин.
– Но ты говоришь, – продолжал Константин, – что впотьмах, у реки, без луны и без факелов видел, что именно эти двое там были, он и она. Я не утверждаю, что ты лжесвидетельствуешь, вовсе нет. Тебе просто кажется всякое разное, и ты забывчив очень. Тебе, например, кажется, что ты ладейник. И кажется, что ты чего-то там видел шесть дней назад. Еще тебе кажется, что братья вдовьи тебе не заплатили, чтобы ты сюда пришел и рассказал о том, что тебе кажется. А на самом деле они заплатили, хоть и не очень щедро.
Собрание загудело возмущенно-весело.
– Врешь! – крикнул один из братьев.
– Тиун, – попросил Константин. – Не позорь князя решениями поспешными. Княжеский суд справедлив и беспристрастен. Печенеги – тот еще народ! Но если печенег невиновен – он невиновен. А если виновен славянин – то он виновен. Это так! Но вот эти двое, – он снова указал на Дуба и Пташку, – невиновны. Совсем. То есть, виновны, конечно, но не в том, в чем их тут обвиняют.
– Что ты имеешь в виду? – спросил тоскливо тиун.
– Они виновны всего лишь в краже. Видишь сленгкаппа на добром молодце какая богатая? Эту сленгкаппу он украл. Я знаю, что он украл, потому что украл он ее у меня. И было это ровно шесть дней назад, ночью. Но было это не здесь, а в Берестове. С внутренней стороны, в правом нижнем углу вышиты две буквы латинские, C и I, ибо род мой хоть и славянский, но происходит от Цезаря Первого Великого, Рубикон преступившего и всех после этого победившего. Во всяком случае есть в роду такое поверие.
Он подошел к Дубу, который смотрел на него с удивлением, и сорвал с него сленгкаппу. Захватив нужный угол рукой, он показал означенные буквы сперва тиуну, а затем части собрания, поднеся сленгкаппу к лавицам у левой стены.
– По сути, – сказал он, – именно я должен быть истец. И должен я требовать с этих двух уплату. Но я им прощу их негодяйство, если согласятся они работать на меня и моих товарищей две недели. Товар мы везем в Ростов. Нужны нам и руки работящие, и общество женское. Люди мы простые, по рекам ходим.
– Врешь! – крикнул один из братьев. – Тиун, не слушай его!
– Этого, – Константин указал на видока, – за лжесвидетельство я бы выпороть приказал, и гривну взыскать в пользу князя. А с семейством пострадавших – уж прямо не знаю, что и делать!
– Ты подлец! – закричал другой брат.
– Еще одно слово в таком низменном тоне, – заверил его Константин, – и я попрошу у тиуна разрешения на Божий суд. И пусть в поединке решится, кто из нас подлец.
– С которым из нас ты собираешься вступать в поединок? – запальчиво спросил младший из братьев.
– Со всеми троими, – сказал Константин уверенным тоном. – Одновременно. И не откладывая. Сходите за свердами, а то вот ратники вам одолжат. А? Ну так вот, – обратился он снова к тиуну, – уж не знаю, что делать с этими… Позор! Ведь действительно убит человек, и, по-видимому, хороший человек! Любящий супруг, работящий парень, никому зла не делавший. И ведь действительно где-то ходят по улицам его убийцы, пьют, жрут, сладко спят. Убитая горем вдова. Все здесь взывает к справедливости и возмездию. Но вот эти трое удальцов, любящие братья, решили вместо справедливости принести в жертву этих двух – может, и не самых достойных киевлян, но уж точно в данном негодяйстве не повинных. И это их действо позором покрыло и обесценило и горе вдовы, и память о хорошем человеке. Я бы их тоже выпороть велел, вместе с видоком. Чтобы справедливость обманом не добывали даже если очень хочется. А этих – отпусти, тиун. Если они, конечно, согласны следовать за мной. Согласны, негодники?
Дуб кивнул. Пташка, посмотрев на Дуба, все же не кивнула – и на всякий случай презрительно посмотрела на Константина.
– А ведь он прав, – произнес тиун запоздало.
Истцы, ждущие своей очереди, стали вскоре проявлять нетерпение. Братья грозили пожаловаться Великому Князю. Пока оформляли двухнедельное холопство, пока писец отмечал что-то в своей ведомости, братья и вдова о чем-то совещались. Вдова время от времени рыдала.
Уже во дворе братья подошли к Константину, ведущему перед собой Дуба и Пташку. Константин загородил от братьев предмет их ненависти большим и мощным своим телом.
– Ты нам за это ответишь, – пообещал старший брат.
– В любое время, в любом месте, – ответил Константин.
Он был на голову выше братьев, намного шире в плечах, а у бедра его висел внушительных размеров сверд.
– На твоем месте, – сказал младший брат, – я бы побоялся сегодня вечером лечь спать.
Константин взял его за плечо. Брат попытался вырваться, но хватка у Константина была стальная.
– Ошибаешься, – возразил Константин. – Я вам так скажу, добры молодцы. Вы когда меня видите на улице, бегите в другую сторону. Ежели в кроге увидите, прячьтесь. Ежели на торге, скрывайтесь. Хоть раз замечу одного из вас – сожгу и дом ваш, и вас вместе с домом. А сестренку вашу халифам в рабство продам. И мать вашу тоже.
Константин усилил хватку и брат взвизгнул.
Открытая повозка прокатилась на юг вдоль восточного берега Днепра и свернула на юго-восточный хувудваг. Дуб и Пташка молчали настороженно.
– Будете вы, негодники, жить тут неподалеку, в одном дне пути, в поселении неприглядном, – говорил Житник, известный Дубу и Пташке под именем Константин. – Шесть недель. Работать не нужно, а нужно только пить, есть, и спать. И дам я вам на это денег. И ни в чем вам не будет отказа. А по окончании шести недель сделаете то, о чем я вас попрошу – и дам я вам еще денег, много. Столько, сколько вы никогда еще не видели. И будете вы свободны, как журавли в поднебесье курлыкающие.