Добронега

Романовский Владимир Дмитриевич

Яван, подумавши, попросил всех оставаться в главном помещении, служившим одновременно гостиной и столовой, а сам последовал за Цветаной.

Возможно он ее уговорил и успокоил. Во всяком случае, когда оба вернулись со снедью, хозяйка выглядела почти также радушно, как изначально, но на Эржбету старалась не смотреть.

Жареная рыба и кролик, много странных ягод – понятно, как и отсутствие земледельческих производных, вроде хлеба и лука. Но была и солонина (неужто кто-то здесь скотину растит, в этих краях, подумал Хелье) и греческое рубиновое вино (чем здесь могут торговать, на что выменивают вино?) – откуда? Впрочем, все это вскоре

объяснилось.

– Сколько я тебе должен, тетя Цветана? – спросил Яван.

– Ничего, милый, ничего. Благодетель наш, батюшка твой, давеча навещал, на целый год всякого разного оставил.

– А все-таки хотелось бы отблагодарить.

– Сочтемся, дружок, как нибудь сочтемся.

Это был, как понял Хелье, просто ритуал. Яван не собирался платить, а Цветана, может, и взяла бы плату, если бы не опасалась выглядеть в глазах Явана неблагодарной. Когда она вышла за следующей порцией припасов, Хелье спросил:

– Давно ты ее знаешь?

– С детства, – сказал Яван. – Я как-то у нее полгода прожил, когда мне было лет семь.

– А отец твой ее подкармливает.

– Не только ее. Все поселение.

– Здесь целое поселение?

– Разрозненное, – объяснил Яван. – Домов двадцать, и все друг от дружки на пол-аржи. Так было изначально придумано. Чтобы подозрений не вызывать.

– У кого?

– У подозрительных.

– А кто они такие, здесь живущие?

Яван промолчал.

– Болгары, – сказала Эржбета. – Остатки самуилова войска.

– Греки тоже есть, – возразил Яван.

Эржбета не ответила.

Цветана вернулась и присоединилась к гостям за столом. Гости ели, если не с жадностью, то с большим желанием. Через четверть часа Эржбета, отставив блюдо и выпив полстакана вина, вышла.

– Нехорошая баба, – заметила Цветана, мрачно глядя на дверь.

– Тетя, я ж просил тебя! – возмутился Яван.

– Что бы ты нe говорил, а баба нехорошая. Злая.

Дир не терял времени. Не участвуя в разговоре, он монополизировал солонину и ветчину, съел половину рыбных изделий, выпил две бутыли вина и теперь приканчивал третью. Годрик лакомился кроличьим мясом, сидя, по обыкновению, на полу в уголку.

– Долго мы здесь пробудем? – спросил Хелье, раздирая зубами солонину.

– Не спеши, – сказал Яван. – Скоро пузы наши проснутся. Эржбетино вон уже, как видно, проснулось. И мужа тети Цветаны надо дождаться, а то он обидится, а мне это ни к чему. Коль скоро межи правят миром, а я сам меж, не пользоваться положением глупо.

– А межи-то здесь при чем? – спросил Хелье.

– А как же, – удивился Яван. – Вот мы в глуши, на много аржей вокруг ни одного селения, а здесь – пожалуйста, стол и крыша. Это все часть управления миром. Недовольных надо подкармливать. У них рождаются дети, детей обучают благодарности, и куда бы не поехал меж по делам, в любую страну, найдется ему всегда стол и дом, и охрана, и хвоеволие. Задаром ничего не делается, на это только христиане вроде тебя уповают.

– Это точно, – неожиданно поддержал Явана Дир. – Думают, их Бог ихний защитит.

– Насчет защиты – это как сказать, – заметил Яван. – Не переходите на славянский, тетку наши разговоры ввергнут в уныние. Так вот, пока что христиан весьма эффективно защищает Базиль Второй. Не всех, но боеспособных и тех, кто его войско снабжает продовольствием.

– Не слушай его, Хелье, – сказал Дир, ослабляя гашник. – Меня Базилем с детства пугали, а по мне, так лучше десять Базилей, чем печенеги. Печенеги гораздо противнее.

Хелье почувствовал, что пузо, как и предупреждал Яван, начинает просыпаться.

– Яван, почему у тебя такое имя странное?

– Какое?

– Да так. Странное. Иудейское?

– Да.

– Это ведь не тоже самое, что Иоханн или Иоанн?

– Нет.

– А что оно означает? В переводе?

– Греция.

– Что – Греция?

– Яван в переводе с иудейского означает – Греция.

– Странно. А почему тебя так назвали?

– А у меня отец – человек весьма странный. Межи вообще люди странные.

– Вот как, – сказал Хелье уважительно. – А где здесь посрать, чтобы никому потом неудобно не было?

Яван засмеялся.

– Позади дома есть тропинка, пройдешь по ней, там дальше заводь, ежели помыться нужно. Вода там не быстрая и должна быть теперь теплая.

– Там наверное Эржбета теперь.

– Нет. Эржбета пошла к трем осинам, судя по шороху. Там одна крапива. Так ей и надо.

Хелье встал и поспешно вышел.

Заводь действительно оказалась очень уютная и не грязная. Солнечный свет просеивался сквозь листву и хвою, ветра не было. Пузо ужасно на Хелье обиделось. Мыться пришлось основательно, стоя по пояс в заводи. Мешал сверд, который Хелье держал в правой руке, но без сверда зайти в воду он не решился, боясь, что кто-нибудь из местной фауны, проживающий в заводи, укусит его за арсель и уйдет, не испытав на себе мощь варангской мести.

Выбравшись из заводи и подождав немного, чтобы дать ногам и арселю обсохнуть, Хелье натянул порты и сапоги и вдруг замер. По тропинке шел незнакомый человек. В руке у человека имелся длинный грубый посох, которым человек водил перед собой, нащупывая путь. На человеке свободно болтался длинный балахон. Головной убор и обувь отсутствовали. Притворяться слепым здесь было не для кого, следовательно, человек действительно был слеп. Хелье затаил дыхание.

Люди, не общающиеся со слепыми ежедневно, как правило не знают, как себя вести в их присутствии, и первая реакция – всегда животная. Затаись, сделай вид, что тебя нет, и следи за поведением незнакомой особи. Такое поведение вполне наивно – слепые с опытом прекрасно чувствуют постороннее присутствие, а обижаться на зрячих за глупое поведение обычно ниже их достоинства. Слепой сошел с тропы и начал ссать в гущу папоротника. Хелье, решив, что, будучи занят, слепой не услышит шороха, осторожно шагнул на тропу и, пройдя несколько шагов, побежал к дому. Его не окликнули.

В доме меж тем появился еще один человек – очевидно, муж Цветаны, костлявый пожилой тип с повязкой на глазу, добродушный и застенчивый.

– Вот, наконец-то Хелье вернулся, – обрадовался Яван. – Теперь и я пойду. Хелье, познакомься, это Отара Дерзкий.

– Дерзкий? – смущенно сказал Отара. – Дерзким меня никто не называл, поди, лет уж пятнадцать.

– А помолчи-ка, – попросила Цветана неприятным голосом.

Отара Дерзкий смущенно заулыбался. Яван вышел.

Дир, почавший уже, наверное, шестую бутыль, хмельной и любвеобильный, развязал гашник окончательно и почувствовал себя абсолютно свободным от любых условностей. Привалившись к сидящей рядом Эржбете и беря ее шею и плечи в захват, он провозгласил, – «Полюбил я тебя!» и попытался ее поцеловать. Эржбета очень ловко вывернулась из медвежьих объятий Дира, схватила со стола кружку и въехала Диру кружкой в морду.