Доброй смерти всем вам…
Шрифт:
А на следующее утро, представьте себе, заявился душа-моя-Трюг. И первое, что сказал, вытащив похмельную меня из постели:
— Чего смартик отключила? Наши волнуются, как твоё крещение прошло.
Я впялилась с него прямо-таки восьмигранными очатами.
— Анахореты не любят, чтобы дирги ходили парой, — добавил он. — Напоминает им адвентистов Седьмого Дня.
— Вот засада! Ну, ты и паскуда, кун.
— Не один я, тогда уж мы все, милейшая тян. Посуди сама: ты бы согласилась, если бы тебе расписали всё как есть? Факт бы отказалась с негодованием.
— Ты ещё зубками скалишься?
— Синдри, если б не этот случай подвернулся — было бы куда хуже и тошнее.
А
Нет, я была идиотка, и притом идиотка вдвойне.
Первое: дирги смертны, но в любом случае не как люди. Чужая планида мне никак не грозила.
И второе. Будь я человеком — мне что, хотелось бы испытать, каково быть немощной, дряхлой, набитой хворями по самую верхнюю пробку — и от всего этого глухой к верхним зовам? Такой, каким страшился стать дядюшка Пелазий?
Я хотела бы для приличия ещё повыламываться перед Трюггви. Ну, типа того, что такому уважаемому попу-исповеднику диргского народа полагался бы сильный муж. Тем более что так принято: вспо-мо-ществование в будущих родах одному и какая ни на то реинкарнация другого. Я если и сумею внести частичку этого шафрана, то в одну почку-девочку. И прочее, и прочее…
Только в форточку прямой цитатой из писателя Набокова влетела коричнево-золотая бабочка вполне тропических размеров; описала круг под потолком и легко выпорхнула назад. Разумеется, это дурацкое совпадение, но глаза у неё на крыльях были такого же голубого оттенка и так же обведены густо-серым, как у моего первого человека.
7. Трюггви
Народ мы чадолюбивый, оттого содержимое наших семей способно вызвать у посторонних не один вопрос. Ладно — взрослые, чей наглядный возраст колеблется от двадцати до тридцати пяти. Ладно — «почки»: месяцам к четырем внеутробного развития они уравнивают себя с человеческими детёнышами во всём, кроме подвижности и болтовни. И сообразительности: поэтому при случае легко переносят маскировочный свивальник и кляп в форме соски-пустышки. Это когда к диргам заявляются гости.
Гораздо труднее приходится их родителям, когда они пытаются объяснить, кто из младенцев чей. Вернее, сочинить по этому поводу приемлемую сказочку для непосвящённых и посвящённых наполовину. Как говорится, врать легко, трудно сговариваться. Если учесть, что уровень диргской откровенности должен очень тонко изменяться в зависимости от собеседника-человека (вот с покойным Пелазиусом было легко — он был посвящён почти во всё, что мог понять), — все не-смертные постоянно балансируют на грани срыва.
Дети в нашей семье подкопились совсем недавно. Мы с Хьяром сотворили в узаконенном браке двоих мальчишек — одного он, другого я. Так иногда бывает с удачно слаженными парами. Руна уже после Синди отъединила от себя ещё девчонку. Не в таком толерантном обществе, как современное, отцом всей звёздной тройчатки считался бы Хьяр. Нет, пожалуй, что и я: приёмная дочка не годится и в любовницы, не то что в жёны. Сами детишки тянутся к родной крови — никакой мистики, просто нюх у них щенячий, — и это сильно ухудшает нам конспирацию. Мордахами они мало друг на друга похожи, хотя пепельно-блондинчатый генотип выручает. Кроме того, своих крестильных имён — Ивар, Марта и Влад — наши почки не любят. Уно, Дуа, Тре — куда ни шло. А Истинные Имена наши потомки получают, когда вполне проявятся склонности и характер.
Вот и притворяйся после этого нормальной полинуклеарной общиной… По всему по этому мы вынуждены приспосабливаться и вписывать себя в исторический контекст.
Внутри наши большие дома напоминают, в зависимости от ситуации, — анабаптистскую коммуну, сообщество
Ручаюсь, Искорка боится не нашей жизни. Она не хочет такой вот смерти: стать прахом на земных ветрах. Оттого и бунтует, мечтая о доле простой смертной гражданки, — даже сейчас, когда её счёт, наконец, открыт.
Потому что за большую часть людей решает нечто или некто. Нам, если мы не хотим пресмыкаться до второго потопа, приходится распоряжаться собой по личному усмотрению.
Возможно также, что робость — чисто женская реакция. Для того, чтобы его возлюбленный сын (сын тире возлюбленный) этак не трусил и, кстати, не производил на свет андрогинов, папа Хьяр подсовывал ему для исполнения наиболее героические суициды. Свойственные крутым мужчинам.
«Боль и страх не абсолютны, — учили меня старшие. — Испытывать их — что вести лодку меж камней, по бурлящим пеной порогам. Опытный и смелый лавирует, труса может захлестнуть с головой».
Получаем ли мы такое знание вместе с человеческой кровью, думал я. И сомневался. Но всё же когда приспело моё совершеннолетие, подчинился приёмному отцу — других титулов для него у меня пока не было.
Шёл к концу девятнадцатый век. Семь тысяч человек погибли от грандиозного землетрясения в просвещённой Японии эпохи Мэйдзи. Эхом будущей мировой бойни прогремели выстрелы в Майерлинге, лишив Австро-Венгрию кронпринца Рудольфа и его возлюбленной Марии Вечоры. Париж вознёс к небу Эйфелеву башню — пока не символ, скорее жупел и путеводный маяк для всех потенциальных суицидников. Невдалеке от собора Сакре-Кёр открыли кабаре «Мулен-Руж», в России — Высшие Женские Курсы. Мормоны отказываются от многожёнства, крутые амазонки Дагомеи — от службы в королевской гвардии: впрочем, и то, и другое — под давлением превосходящих сил противника. Электричество, телефон и радио создают для человечества грандиозную возможность распространять горячие сплетни, а нам — быстрее связываться с клиентами. В Британии родились метро и Шерлок Холмс, в Соединённых Штатах Америки — баскетбол и электрический стул.
Мир успешно двигался по дороге прогресса. Но по-прежнему самым лучшим способом расплатиться с долгами для мужчины была пуля в висок или рот, как описал сие Дюма в модном тогда романе «Граф Монте-Кристо».
Жили мы тогда в Хэмпстеде, не рискуя глубоко погружаться в Великий Фурункул, и занимали вместе с четырьмя другими небольшими семействами недурной кирпичный особняк, чьи два этажа с высоким фронтоном благополучно пережили Великую Чуму и Большой Пожар. Слуг у нас не было, мы редко такое себе позволяем. Просто кое-кто из наших играл роль «саиба и мемсаиб», а кое-кто — «господ студентов из колоний», которым покровительствовали их номинальные хозяева. Вряд ли под колониями подразумевалась Индия. Чуточку не та масть, однако.