Добрые времена
Шрифт:
Много славных дел было на счету отряда. В марте 1944 года он совершал десятидневный поход, пытаясь вырваться из вражеского кольца. В жестоком неравном бою из 153 партизан прорвалось только 20 человек, в их числе и Тодор Коларов. Спасла их мутная речка Выча. Жандармы открыли сильный огонь по реке и решили, что все, кто бросился вплавь, погибли. Через несколько дней в Батак пришло официальное известие, что Коларов погиб.
В действительности же Коларов остался в живых. Он притаился в воде среди льдов, ожидая, когда стихнет стрельба. Наступившая темнота позволила ему незаметно выйти на берег. Комиссар начал собирать рассеявшихся партизан. Но уйти незаметно не удалось. Снова бой. Пришлось отряду рассредоточиться. Коларов остался с молодым партизаном Боеном. Что делать дальше? Уходить назад, в горы — на пути войска, полиция. Пройти незаметно невозможно. Оставалось идти вперед, в родной Батак. И там опасно, но место знакомое, укроют.
25 марта, на двадцать третий день после сражения у Вычи, Тодор остался один. Боен погиб. Утром 26 марта Костадин и Борис Коларовы пошли за сеном в сарай и обнаружили там ослабевшего брата Тодора, сжимающего в руках карабин. До 2 апреля он находился дома в укрытии. Еще не окрепнув, Тодор начинает искать связи с партизанами. И если бы не предательство, Тодор снова вернулся бы в строй.
Но Тодор Коларов остался борцом и в неволе. Его избивали прикладами, но стойкий коммунист кричал своим землякам:
— Выше головы! Красная Армия идет, а вместе с ней и наша свобода!
Еще трое суток его пытали в Пловдиве. Но Тодор только сказал:
— Нет, господа! О жизни в отряде, о товарищах меня не спрашивайте. О них я ничего не скажу. Я готов к мучительной смерти. Спрашивайте меня о Советском Союзе, о том, как будет устроен мир в будущем, и я вам буду говорить об этом сколько хотите.
Пытки становились совершенно невыносимыми. Тодор, водворенный в камеру, собрался с последними силами, подполз к стене и, несколько раз ударившись об нее головой, скончался.
Это было 7 апреля 1944 года. А 9 апреля жители села Бачково обнаружили неузнаваемо обезображенное тело Коларова. Ему переломали ребра, нанесли 45 ран!
Несколько месяцев не дожил до светлого дня освобождения Тодор Ангелович Коларов.
* * *
Герман Иванович позвонил Роману и сказал, как показалось ему, немножко суховатым и даже слегка испуганным голосом:
— Слушай, тебя наш редактор хочет видеть.
— Что-нибудь случилось?
— Не знаю. Завтра в двенадцать сможешь? Так я и скажу.
Кабинет редактора областной газеты поражал размерами. Огромный письменный стол у стены, где едва умещались многочисленные телефонные аппараты, рядом еще один длинный стол, видимо, для заседаний, книжные полки, где вместо книг — кубки, вымпелы и другие диковинные сувениры.
Редактор вышел навстречу из-за стола, резко подняв локоть, пожал руку и цепко поглядел в глаза.
— Садитесь, — сказал он и указал на кресла возле стола.
— Василий Николаевич, — начал негромко говорить Герман Иванович, усаживаясь. — Разрешите представить вам Романа Бессонова, молодого журналиста...
— Что молодой, вижу, — усмехнулся редактор.
— Да, — немножко растерянно сказал Герман Иванович, потом продолжил: — Он корреспондент многотиражной газеты станкостроительного завода. Зарекомендовал себя как человек, имеющий вкус к очеркам, поисковым материалам...
Неслышно вошла секретарша.
— Машенька, сделай нам, пожалуйста, кофе, — негромко сказал редактор, кивком головы показав Герману Ивановичу, что он продолжает слушать.
— Вот сейчас им подготовлен интересный очерк о болгарине Коларове, некогда работавшем на станкостроительном заводе...
— Я уже видел гранки, — промолвил редактор. — Хорошо.
Секретарша, стройная и со вкусом одетая женщина, ловко расставила чашечки с кофе и вазочку с печеньем.
— Угощайтесь, — кивнул Василий Николаевич и сам первый весело захрумкал печеньем. — Ну, Роман... э-э?
— Павлович, — подсказал Герман Иванович.
— Ну, а как, Роман Павлович, дела на заводе? — продолжал редактор тоном добродушного дядюшки, но за этим добродушием Роман улавливал пытливую настойчивость.
Бессонов начал рассказывать о реконструкции на заводе, о том, что скоро войдет в строй новый сборочный, о предстоящей модернизации литейного производства.
Редактор продолжал кивать головой, иногда приговаривая:
— Интересно, интересно.
Потом неожиданно прервал корреспондента:
— Ну, а как там Борис Алексеевич?
— О, наш директор — замечательный человек! — восторженно сказал Роман. — Я не знаю, когда он отдыхает. В начале первой смены успевает почти все цехи обойти, а уходит, по-моему, вместе со второй. Поневоле и другие руководители за ним тянутся. Его очень любят рабочие. Можно обратиться к нему по любому вопросу, если не занят, примет немедленно. Разберется, поможет, и горе тому начальнику, который от забот рабочего отмахнулся. Обязательно накачку даст, да еще громогласно, по селектору. Ненавидит бюрократов.
Редактор с едва заметной улыбкой слушал этот панегирик. Потом сказал:
— Мы довольно регулярно видимся с вашим Борисом Алексеевичем на пленумах обкома партии. Он меня все приглашает на завод, я обещаю, да вот никак не соберусь... Кстати, Роман Павлович, есть деловое предложение. Переговорите с директором, чтобы он нам дал статью о реконструкции. Как, Герман Иванович?
— Да, это было бы хорошо, — согласился тот.
— Скажите, что это моя личная просьба, — обратился редактор к Роману. — Передадите?
— Конечно, с удовольствием, — ответил Роман.
— Ну, а теперь о том, что лично вас касается... — редактор слегка помедлил, повернулся к Герману Ивановичу: — Как там, готово, не знаете?
— Сейчас проверю, — он живо направился к двери и тут же вернулся, отдав редактору небольшой конвертик.
Тот не спеша открыл его, извлек алую книжечку, внимательно прочел, что написано внутри.
— Вот, Роман Павлович, удостоверение. Отныне вы наш нештатный корреспондент. Разрешите поздравить!