Дочь Клодины
Шрифт:
— Да, но в Истхэмптоне я не впервые, — вежливо ответил он Донне. — Однажды с моими родителями я уже сюда приезжал на каникулы. Мне тогда было восемь лет.
Она удивилась.
— Действительно? И где вы жили?
— Мы сняли домик рядом с морем. Я помню, несмотря на то что это было в августе, небо было затянуто облаками, и солнце не появлялось. Но воспоминания из детства о каникулах — это всегда приятный взгляд в прошлое.
— Точно.
Когда она улыбнулась, на щеке появилась ямочка. Она почему-то перестала его стесняться.
— А вы видели Солнечный домик, в котором отдыхал и дышал морским воздухом ваш прадедушка, когда был совсем еще ребенком? Это было много лет тому назад.
— Да, я видел его, сразу же пошел посмотреть, как только
Донна покачала головой:
— Я не хочу задеть ваши чувства, но моя мама никогда не позволит жить в нем незнакомцу. Дом принадлежит отцу, но мама решает, что с ним делать. Знаете, этот особняк был ее первым домом, и в нем родился Ричард. Я впервые в своей жизни именно в этом доме увидела дневной свет, мы с братом выросли в нем.
— Но ведь в Солнечном доме нужно кому-то жить, — отстаивал свое мнение Джош. — Ведь нет никакого толку в том, что он постоянно заперт и пуст.
— О, но у мамы там комната для шитья, иногда она зажигает огни, чтобы придать ему приятный внешний вид.
— Как экстравагантно. Не многовато ли целого дома для того, чтобы шить?!
— Этот дом служит не только местом для шитья. Мама просто любит его. Она сказала мне однажды, что он словно часть ее.
— Я могу поспорить и заявить, что он и словно часть меня. Кроме того, именно моя семья построила его на морском побережье и реконструировала намного раньше, чем ваш отец вступил на эту землю.
— Я понимаю. А вы знали своего прадедушку?
Припоминая, он прищурился.
— Кое-что вспоминаю, но не могу сказать, что я его знал, и мне очень жаль. Он был человеком, сделавшим самого себя, у него был упрямый и своенравный характер, он добился всего сам. И прадед никогда не стыдился своего незнатного происхождения, он был простым работягой, сколотил состояние, занимаясь торговлей, хотя его сыновья и мой собственный отец игнорируют этот факт. — В голосе Джоша внезапно прозвучали суровые нотки. — В нашей семье повторяют, что я вылитый старик Хэмилтон Бартон, и, поверьте, это не комплимент.
Она неопределенно на него посмотрела, совершенно не зная, как реагировать на это высказывание, но от комментария ее спасло объявление о том, что уже подали ужин и пришло время отведать яства.
— Доставьте мне удовольствие, мисс Уорвик.
Джош протянул руку. Донна взяла его под руку, а в то время остальные гости по парам с нетерпением двинулись к столу, ее брат шел вместе с Люси по коридору в гостиную.
За столом Люси сидела справа от Ричарда. Свет канделябра и газовых ламп освещал хрустальную и серебряную посуду, на середине стола в вазе стояли ярко-алые гвоздики, легким каскадом их окружали бледно-зеленые папоротники. Туго накрахмаленные мужские рубашки мерцали при искусственном свете белизной, руки и лица дам казались бледными, а шелк, атлас и кружево праздничных платьев обволакивали их округлые формы. На заднем фоне мелькали слуги, они тихо обслуживали приглашенных, угощали зажаренным цыпленком и старались не мешать гостям вести их оживленную веселую беседу, не нарушая спокойной, расслабляющей атмосферы флирта и радости.
Так случилось, что Джош сел с той же самой стороны стола, что и Люси, но только в противоположном конце, поэтому она могла избавить себя от любой, даже случайной возможности перехватить его недобрый взгляд. Люси наслаждалась изысканным ужином и веселым разговором.
Позже в гостиной, после того как подали кофе, за пианино сел Джордж Холлэнд, в этот момент все гости встали полукругом, для того чтобы исполнить песни под его аккомпанемент. Так как Люси была не знакома со многими английскими песнями, он предоставил ей место рядом с подставкой для нот, чтобы она могла читать слова песен и переворачивала для него страницы. Все пели с огромным удовольствием и радостью. Исполнялись разные песни: о любви, о разбитых сердцах, о кораблях, тонущих во время шторма, о патриотизме и родной империи.
Люси не слышала, кто именно предложил поиграть в карты, но уже через минуту огромный карточный стол был приготовлен для игры, и все уселись за него полукругом, чтобы начать игру под названием «риск». Она раньше никогда в нее не играла, но эта игра была похожа на остальные, которые Люси знала довольно хорошо, и через несколько секунд девушка была уже полностью ею поглощена. Игра начиналась с того, что каждый делал ставки. Рядом с колодой карт, лежащей посередине стола, все игроки складывали деньги. Затем начинали сдавать карты по одной каждому человеку, что напомнило ей карточную игру «фараон», но, конечно, в этой были свои особенные правила: игроки сбрасывали карты, которые им были не нужны, а очки подсчитывались в конце каждой партии. Сначала Люси была не совсем уверена, но вскоре поняла, что кто-то из игроков жульничает; это было похоже на то, как будто стрелки часов повернули назад, и ее способности внезапно вернулись к ней, она вспомнила все свои уловки и хитрости, которые применяла, чтобы обыграть Стефано. Ему же всегда было интересно, как скоро она сможет поймать его на лжи. Кучка монет, лежащих рядом с картами на середине стола, постепенно увеличивалась. Тот, кто в конце концов выиграет, заберет порядочную сумму денег.
Ее начало трясти от злости на того человека, который пренебрег гостеприимством и любезностью семьи Уорвиков, осмелившись вести лживую двуличную игру. Из-под шикарных густых ресниц она наблюдала за перетасовкой и раздачей карт, пытаясь сквозь гул голосов прислушаться к своему внутреннему чувству, которое редко ее подводило, но, к сожалению, так и не смогла понять, кто жульничает, поэтому ей не удалось вывести мошенника на чистую воду. «Значит, в конце игры шулер наберет большее количество очков и выиграет все деньги, и ничего уже нельзя будет поделать. Кто же всех надувает?» Она внимательно вглядывалась в лица игроков, сидевших за столом, но никого из них подозревать ей не хотелось, пока взгляд не остановился на Джоше Бартоне. Кроме того, если не считать саму Люси, он был единственным человеком, не принадлежащим к данному кругу людей, а остальные в течение долгого времени находились в дружеских отношениях. Она полностью сконцентрировала свое внимание на нем и заметила, что небольшая капля вина поблескивает рядом с его правой рукой, лежащей на столе, возможно, пролитая из стакана перед началом игры. «Он намеренно это сделал! Пролил вино!» Этот старый картежный трюк был прекрасно ей знаком, в капле отражались некоторые карты соперников. В тот самый момент, когда она смотрела на его руку, он поймал ее пылающий от негодования взгляд, взгляд упрека и обвинения, потому что его лицо внезапно тоже стало суровым и каменным, и когда она побила его карты, то поняла, что есть шанс показать ему, что чужое добро, которое он обманом стремился заполучить, впрок не пойдет.
Люси попыталась воскресить в памяти все свои умения и уловки, выполняемые руками, которые она изучила, чтобы позабавить старика Стефано, не осознавая, что однажды придет время, когда ей придется их применить с благой целью.
Когда наступила ее очередь раздавать и снимать карты, ее уверенность в том, что ложь Джоша вскоре выплывет наружу, стала сильнее, потому что вся ее игра была сконцентрирована на раскрытии жульничества. Искусно и умело она обращалась с картами, с помощью ловкости рук утаивала и прятала их, будто была волшебником или фокусником. Тотчас же игра затянулась, Люси поняла, что ее оппонент пытается препятствовать ее действиям, используя свое мастерство, которое было довольно неплохим, но тем не менее не могло сравниться с талантом и профессионализмом Люси. Она заметила, что один из недавно женатых мужчин, которого звали Джеймс Волли, стал каким-то нервным и возбужденным и даже враждебно настроенным, он внезапно вскочил на ноги, бросил на стол свои карты и, тыча в нее указательным пальцем, осуждающе начал кричать: