Дочь княжеская. Книга 1
Шрифт:
Сихар привела ученицу именем Хафьсаар, дочь Малка и Несмирёны из рода озёрных сШови, неулыбчивую девочку на вид в семидвешь возрастом, что у неё самый сильный дар из всех целителей нашего мира. Но и она не сумела совладать с бедой, а ещё отчитала меня сурово, а и странно было слушать ребёнка с недетскою речью.
— Ты — неумершая, дитя и проводник стихии Смерти, — так сказала мне Хафьсаар, — ты сама ведаешь, что должно делать тебе, а что не должно. Если умирает душа, её надо отпустить. И ты не вправе нарушить волю умирающего!
Да, была я не вправе, что высказанная при свидетелях воля держала крепче цепного повода, на какой сажают свирепых кобелей.
В начале лета мама моя ушла с моей помощью из мира на Грань к новому рождению. У погребального костра стояли все, кто любил её и помнил, что мне тоже место нашлось, мне и моим собратьям по инициации, а все как одно были, а и всем одно на уме было: никогда не простим и никогда не забудем. Эта смерть, как все прочие, явилась делами находников из Третерумка, что тридцать семь зим — то не срок для живого. А перед уходом мама благословила меня на жизнь и сказала ещё так, чтобы дети мои и внуки жили счастливо, что я промолчала, какие могут быть дети, тем более внуки, у неумершего, что не могла я вмешаться с правдой своей в последнее слово давшей мне жизнь. И никто так же не стал этого делать.
Так ушла от нас Здебора ирхень Двахмирани, дочь Желана Рябинина, что по ней оставили памятный камень в парке Белополя, столицы Двестиполья, в парке, её руками воссозданном и её имя принявшем. Я ходила потом дорожками парка и сидела у камня, что старалась ночью глухой появляться, чтобы живых, полюбивших с детьми гулять здесь, не тревожить.
Одной ночью встретила у камня Плойза Двахмира, и стала с ним рядом, что он молчал и я молчала: не знали, что сказать друг другу. Но у него остался мальчик, мой брат, пятилетний малыш с серебряными кудрями, и он ради них отрёкся от сородичей, ради матери моей и сына. Тогда превозмогла я себя, что сказала ему:
— Благо тебе, что дарил ей счастье и сына оставил.
Всех детей забрала у матери моей война, а я как неумершая стала бесплодна, а и будут у брата дети, продолжение и память на нашей земле. Двахмир кивнул мне, что сказал:
— Ты, Фиалка, приходи, когда пожелаешь, не таясь в ночи. Двери моего дома открыты для тебя.
Я услышала его слова и приняла их, а однажды встретила у камня того Пельчар, супругу Ненаша, с цветами, а и подошла она ко мне, обняла за плечо и так стояла, что от ласки её, понимания и сочувствия живого, мне впервые после всех этих долгих, горьких, не пойми как прожитых проклятых зим захотелось заплакать…
Тахмир мой чудить начал, что свадьбу решил со мною справить, а мне приятно было поначалу, а идумать начала потом, что поняла, о какой свадьбе можно речь вести. А он сказал, что о правильной. Чтобы обряд в храме триединого Вечнотворящего, и чтобы все видели, что его женщина жена ему, не наложница. Видно, прознал как-то о первых словах Двахмира, ко мне обращённых, а не от меня, а и может Двахмир сам ещё раз так сказал, не ведаю. Так я сказала, что не хочу, а хочу, чтобы дети у Тахмира моего были от живой женщины, мне же родить не получится никогда. Вольно Пельчар было алому платью радоваться, что она уже родила Ненашу дочку, и, может быть, родит ещё; мёртвое не рождает живое, мне деяние Пельчар повторить не по статусу и не по силам. На то отвечал он, что ему без разницы, что никакой другой женщины не надобно, кроме меня, что бросить мне надо такие речи и не повторять их больше, а он решил уже, а и от решения своего не отступится.
Что сказать, не могла долго противиться. Так надела и я алое платье, и была счастлива, что все пришли, как Тахмир мой хотел, и в храме Триединого золотое пламя брачного обряда благословило нас, а одно болело, что мать моя уже не видит того, а и радовалась бы она за нас, как никто другой не радовался бы.
О начале лета случилось невозможное. Свершилось над нами чудо из тех, что случаются раз в мегахрон или того даже реже: я понесла. Как объяснил мне потом мой старший, что случилось это от благословения предсмертного матери и от справленного по всем правилам обряда брачного, а от того ещё, что по Силе равных моему Тахмиру не было во всех мирах Империи и во всех мирах Третерумка. Сила его всегда делала меня живой, о том я говорила уже не раз.
Лишь Хафьсаар хмурилась сильнее обычного, что видела беду, но сказала так, что если душа хочет родиться, ей надо помочь. Она говорила, что ребёнок есть сумма отца и матери, что отец даёт, а мать принимает и преобразовывает; так родилосьдитя у Пельчар и Ненаша — неумерший мужчина может дать живой женщине очень много, но не в Силе дело, а в способности направить её правильно, что не могла сделать я в силу своей природы. Хафьсаар и Сихар смотрели за мной, и помогали мне, а ждали мы рождения к зиме, но беда пришла раньше и завершила собой короткое летнее счастье…
Война разгорелась снова, что снова начались потери, а сдержать Третерумк стало сложнее, а и ушли все, кто мог держать в руках оружие, сражаться, и с ними мой Тахмир. Странно было бы, если бы сильнейший боевой маг Третьего мира остался бы в больнице подле своей женщины. Так осталась я одна, что не стало мне поддержки совсем, и силы мои начали таять, что не могла я ходить по Грани за жизнью желтоголовых, как раньше. И вот на третий день, как ушёл мой Тахмир, Сихар и Хафьсаар приняли решение провести роды, что на шестом месяце само по себе содержало угрозу ребёнку, но длить беременность дальше было опасно. Силы мои таяли, нерождённая моя девочка могла погибнуть, что я согласилась с целителями, они знали, что делать.
Все свои силы я отдала дочке, что она выжить сумела, что сделай я иначе, не случилось бы со мной того, что случилось. Но тогда умерла бы дочь. Но даже знала бы я заранее, чем всё обернётся, поступила бы так же, что нельзя забрать жизнь собственного ребёнка ради того, чтобы выжить самой.
Как унесли от меня мою девочку, что я успела увидеть лишь хохолок на её макушке, серебристый, как у брата младшего, так стала я слабеть и ослабела настолько, что не сумела удержать страшный голод. В дни метаморфоза, когда я удержала себя перед Тахмиром моим, и в чёрные дни в мерзком подвале, когда я не выпила Сихар и юного тБови, в те дни было во много раз легче, чем сейчас, что не знала я даже, с чем сравнить. Голод выжег во мне разум, что очнулась я лишь от слова старшего своего, доктора сТруви, а до того погибли все, кто рядом со мной оказался, а Хафьсаар едва не умерла тоже, а и выжила она до сих пор не знаю чьими молитвами. Сильна была, несмотря на свой юный возраст.
Так сталось со мной то, что было со Светаной и Златой, что не могла я живого видеть без того, чтобы голод не ронял мне разум, а насытиться не могла вовсе, а и уходило всё выпитое словно в прорву бездонную. Доктор сТруви сказал, что я перешагнула порог, отдавая все силы свои дочери, что не дело неумерших отдавать… И теперь лишь возрастать будет моё безумие, что поглотит оно и память мою и чувства и саму душу, обратив меня, Фиалку Ветрову, неумершую, в страшное умертвие, выжирающее всё вокруг себя под корень. Спасения нет, как нет и надежды. На памяти старшего обратить подобное перерождение не удавалось ещё никому. Кроме Тахмира, что спас когда-то нашу Злату. Но Злата была молода и слаба тогда, что он сумел укротить её, со мной же не выйдет подобного, что лучше даже не пробовать. Тогда сказала я, что надо Тень свою поднять и так уйти из мира совсем, а смерти Тахмиру своему не желаю, а и дочери без отца не выжить, что ей пусть поможет и что миру нашему нужны боевые маги, такие как он, на них держится многое.