Дочь мэра
Шрифт:
Нет, аборт бы она не сделала, но я уж точно не жил бы настолько хорошо.
— Я была соплюшкой, но ты ведь взрослый. Ты понимать должен примитивные вещи, сын
Моя мать — пример гордости и силы духа. Она не сломалась, когда жизнь подкинула сложностей, пусть даже что рядом было сильное плечо, но она и сама была достаточно сильна. Ни разу не позволила себе умолять, просить или давить на жалость. Нет.
Никакого декрета по факту, со мной на работу, со мной с работы, уборка по дома тоже со мной на руках. По факту я выброс где-то под ее рабочим столом.
Дядька как женился, тоже быстро обзавелся ребенком, но при этом перманентно тянул еще и нас. Порой его жена бросала на нас косые взгляды, но никто из нас всех не нуждался. Тут скорее бабская ревность взыграла.
Вот почему мы с ней не особо контачим, а с сестрой — Настюхой, да.
С тем, кто меня зачал, мы не общались ни разу в жизни. Она не говорит ни кто он, ни где он. Но когда мне было пять, я пообещал себе отомстить. Как ребенок, я многое не понимал, конечно, но точно знал, что по вечерам мама плакала не из-за меня. Не потому что я содрал коленки, не потому что я порвал рубашку, не потому что дядька отругал.
Она плакала потому, что очень много не могла мне дать сама.
Плакала, потому что ей было больно.
Плакала, потому что это все было для нее слишком, но она очень старалась.
Сейчас, будучи уже взрослым и состоявшимся мужиком, я могу любого переломать за считанные секунды так, что он умрет, даже не осознав этого. Сейчас я мог бы отомстить за то, что мама пережила, за то, как он ее сломал. За то, что он ублюдок, и хорош лишь только в том, что исчез из нашей жизни и больше никогда не появлялся.
Иначе я бы удушил его голыми руками.
Но ты ведь сравниваешь теплое с мягким, мам. Это другое, совершенно другое. Заставляю себя дышать ровно, но все равно срывается оно к ебеням.
— Ты не знаешь ее, мам, — отворачиваюсь от нее, пытаясь наладить дыхание. Я слишком злюсь, чтобы сейчас адекватно воспроизводить хоть что-то в окружающее пространство.
Вибрирую весь от напряжения. Это же Яночка, Кудряшка моя, она же добрая и такая…как кукла фарфоровая, будто бы вообще ненастоящая.
— Даже если допустить, что она такая, как ты говоришь, остается еще ее отец. Ты думаешь, он примет простого вояку в семью? Туда, где все трапезничают из золотых посудин? Сын, очнись, он мэр. Он наверняка распланировал жизнь своей дочери иначе с каким-нибудь медиа-магнатом лет на десять или двадцать старше, — распаляется мать, сильнее и сильнее накручивая что себя, что меня.
И я не хочу признаваться даже самому себе, что в ее словах есть зерно истины. Мне на это зерно насрать с высокой колокольни. С высокой, мать его, колокольни. Потому что это я и Облачко, и потому что нам по факту суждено быть вместе вне зависимости от мнения пап, мам и прочих родственников.
— Хватит. Замолчи, — толкаю от себя кухонный стул. Он перекидывается и с грохотом приземляется на кафельный пол.
Мать тяжело выдыхает и кладет лопатку на стол. Звук в тишине кажется оглушающим. Я подонок, который сейчас все-таки нахамил матери, но меня потряхивает от эмоций. Очень стараюсь держать себя в узде, но так и вырывается все наружу.
— Извини, Богдан. Я пойду.
— Нет, не извини, мам. Яна — это мой выбор, и ты обязана этот выбор уважать. Ты знаешь, что я тебя люблю, это не обсуждается даже, но и выбор делать не стану, — поворачиваюсь и серьезно всматриваюсь в побледневшую мать. — Попробуй ты мне ультиматум бросать.
Мне тошно от самого себя, но я также понимаю, что защитить свои границы важное дело, откладывать которое никак нельзя. Кто бы передо мной ни стоял, будь то мать, дядя, отец Яны, неважно кто.
Я знаю, что не ублюдок, я хочу эту девочку себе и буду за нее воевать со всеми, даже сам с собой, если натворю херню какую. В чем я очень сомневаюсь, ведь в отношении Яны даже дышу с опаской, чтобы не обидеть.
Иногда срываюсь из-за младшенького зама, но это ведь абсолютно нормально. Не старик, слава богу, все в трусах функционирует как надо. И даже в этих вопросах терплю и буду терпеть столько, сколько скажут.
— Я никогда не стала бы ставить тебя перед выбором. Это твоя жизнь и твои шишки, набивать которые ты в праве столько, сколько твоей душе угодно, — абсолютно отрешенно проговаривает моя всегда радостная мама, протирая руки полотенцем.
— Мам, давай мы с Яной к тебе в гости придем с тортом. Посидим и поболтаем, ты увидишь, что она замечательная. Несмотря на богатого отца. Твои предрассудки и так далее, — толкаю себя, чтобы подсластить горькую пилюлю и иду к маме на нетвердых ногах. Руки настолько напряжены, что даже обнять ее выходит как-то грубовато.
Коснувшись лица, мама сдавленно выдыхает, но в ответ обнимает.
— Если это то, чего ты так хочешь, я буду только «за», сын. Только «за».
— Именно то, а ты не бери дурного в голову и тяжелого в руки. И Облачко не обижай, она очень мягкая и ранимая.
Нам удается сгладить углы, вернее мне удается не взорваться к чертовой бабушке и выдохнуть. Для меня эта тема новая, обычно я не умею сдерживаться и меня разносит в разные стороны, а потом еще начинаю жалеть о сказанном.
Но тут клеммы не срывает. Их, конечно, плавит, но не срывает, за что я даже собой начинаю гордиться, поедая вкусный пирожок.
Ладно, худеть мы будем во время секса с Яночкой. Уж там-то я точно похудею. И она…хотя ей не надо, слишком аппетитные формы в мои руки попали, их грешно терять даже по граммам.
Меня вырубает рано, почти сразу после ухода родительницы, а снится мне мое кудрявое облачко, от которого я во сне только улыбаюсь как умалишенный маньяк. Просыпаюсь как от рывка после звука входящего смс.
У меня сон обычно такой, что хоть танком рядом проезжай — я хер встану, а здесь получите и распишитесь…