Дочь Озара
Шрифт:
Из-за сложности такую охоту получалось устраивать всего несколько раз в году, обычно в период опороса, когда стадо кабанов увеличивалось и резко теряло мобильность. Но добычу загонная охота приносила большую, излишки мяса коптили и вялили.
Зукун рассчитывал, что охота займет меньше времени, если в ней примут участие все мужчины. Тогда часть воинов успела бы вернуться на стойбище до ночи. Однако случилось непредвиденное. По пути к месту охоты отряд 'леопардов' столкнулся с небольшой группой охотников из соседнего племени Волка, забредших на чужую территорию. Возможно, это произошло ненамеренно, по крайней мере, соседи именно так и объяснили: мол, выслеживали стадо лосей и заблудились. Но разборка заняла немало времени. Понадобилось сделать привал, провести неспешные переговоры, как требовал обычай и общая ситуация: нарушение границ соседями принимало системный характер. Племя Волка хотя и почти не превосходило по численности племя Леопарда, но вели 'волки' при этом себя все агрессивнее. Конфликта миролюбивый Зукун не хотел и побаивался: вот и пришлось посидеть с незваными гостями на берегу реки, угостить их вяленым мясом, пожевать за компанию сушеных тонизирующих грибов. В результате к месту охоты 'леопарды' добрались только под вечер, когда стадо кабанов уже закончило водопой и скрылось в чаще.
Переночевали, разведя костры, недалеко от берега реки, на следующий день провели удачную охоту… В тот момент, когда довольные охотники свежевали добычу, совсем еще малой парнишка, пацаненок из рода 'черных', принес поистине черную весть: на стоянку напали глоты, охранников-стариков убили, многих женщин и детей, кроме успевших спрятаться в лесу, увели с собой.
Сиук подбежал к растерянному, и даже напуганному, вождю: я пойду, мы их найдем. Зукун попытался отмахнуться, мол, не лезь, зеленый еще, но, увидев свинцовые от ярости глаза парня, покрасневшее лицо и оскаленные зубы, сдался и согласился. Видимо, чувствуя и свою вину в трагическом происшествии, Зукун отобрал десяток самых опытных воинов, включая лучшего следопыта Короса, и, наказав тому присматривать за Сиуком, отправил отряд в погоню.
Преследовали дикарей почти неделю. Помогло то, что в средине лета погода стояла сухая, без дождей, а, обремененные пленниками, людоеды двигались медленно и оставляли многочисленные следы. Спустя сутки после нападения, вместо того, чтобы как можно быстрее уходить в горы, они даже зачем-то устроили днем промежуточную стоянку, как будто ожидая чего-то…
Сиук находился в передовой группе из четырех человек. Беспокоясь о Ваде, он готов был бежать день и ночь, если бы потребовалось. Как и другие варии, Сиук хорошо представлял, что может произойти с пленниками глотов, если помощь опоздает. И они все-таки немного опоздали.
Церемонию жертвоприношения людоедами Урика разведчики из племени Леопарда увидели всю, от начала до конца. Они наблюдали, как казнят их сородичей, как едят печень, раскалывают черепа, добывая мозг… Сиук порывался броситься в бой, но непреклонный, видавший виды, Корос его удержал — нападать до подхода остальной группы было опрометчиво.
Когда воины-варии собрались вместе, наступил час мести. Застигнутые врасплох дикари не оказали никакого сопротивления, но это их не спасло. Слепая ярость мстителей оказалась столь велика, что они убили всех глотов, невзирая на пол и возраст. Но когда Сиук ворвался в пещеру и увидел там связанных сородичей, то испытал жестокое разочарование — его невесты среди них не оказалось.
Обнадеживающую информацию сообщил спасенный брат Вады. По его словам, при нападении глотов девушка успела выскочить из шалаша и убежать в лес. Правда, за ней бросились дикари. Больше мальчик ничего не видел и не слышал.
Тут Сиук на мгновение пожалел, что они расправились со всеми глотами. Ведь кое-кто из убитых врагов мог знать хотя бы что-то о судьбе девушки. Он бродил по поляне, всматриваясь в лица и тела убитых дикарей — не зашевелится ли кто, не застонет…
У костра стоял Корос, меланхолично жевал корнеплод — они все изрядно проголодались за время погони, теперь можно чуть-чуть перевести дух. К Коросу подошел один из воинов, Сиук услышал, как он спрашивает: что делать с пленным?… С каким еще пленным?
В горячке последних часов юноша совсем позабыл про ротозея-часового, которого они связали и оставили висеть кверху ногами под деревом, перебросив веревку через толстую ветку. Так, на всякий случай, вдруг пленник еще пригодится. Мизерный шанс, но влюбленный парень схватился и за него.
Привели Дула. От страха бедняга даже уже не дрожал — увидев трупы сородичей, он впал в такой ступор, что одеревенело все: от ног до языка. Он бы и рад был сообщить хоть что-то молодому, раскрашенному в полоску, варию, с грозно вращающимися глазами, но не мог, ибо окуна* Дула к тому времени блуждала где-то в пространстве между двумя мирами.
Фантазировать о том, что с ним в скором времени произойдет, бедный дикарь начал еще под деревом, болтаясь вниз головой. Благодаря просветительским беседам колдуньи Ехи, которые она часто вела вечерами у костра, он уже владел некоторыми представлениями о бытие. Так, Дул знал, что если человек перестает дышать и шевелиться, это означает, что его окуна ушла в айки, потому что в этом мире ей надоело. Рано или поздно такое происходит со всеми, дело обычное, и бояться нечего — поясняла колдунья. Что касается айки, то он примерно такой, как и этот мир, разве что немного получше. Ведь в противном случае окуна возвращалась бы обратно — зачем жить там, где плохо?
Дулу рассуждения Ехи казались весьма убедительными, по крайней мере, ему очень хотелось, чтобы было так. Его упаднические настроения объяснялись тем, что в ЭТОМ мире глоту не очень-то нравилось. Дул считал, что давно заслуживает лучшей участи.
Засыпая под монотонный речитатив Ехи, он представлял себе новую жизнь, после того, как переберется в айки. В новой жизни Дул преображался в грозного воина и удачливого охотника, одним ударом пики поражавшего в сердце гигантского пещерного медведя. Ему грезилось, будто он сидит на месте вожака на медвежьей шкуре, а Урик, заискивающе скалясь, стоя на коленях, протягивает ему огромную кость с таким количеством мяса, что им могла бы насытиться вся община. Постоянно голодный, Дул ел и ел во сне жирное мясо. Потом долго обсасывал кость, причмокивая губами и пуская слюни, и все никак не мог насытиться.
А самые сладкие и увлекательные сны Дул видел, как правило, под утро. Ему грезились женщины: красивые соблазнительные самки с широкими бедрами, крутыми выступающими попами и толстыми грудями. И они, эти сногсшибательные красавицы, и Дул вели себя в сладострастных предутренних снах столь похотливо и разнузданно, что ему редко когда удавалось досмотреть сон до конца.
Но в реальной жизни все получалось по другому: ни тебе уважения со стороны сородичей, ни вкусной пищи, ни благосклонного внимания дам. Вместо этого одни насмешки да тычки, и постоянные окрики: Дул, сделай то, сделай это; Дул, иди сюда, иди туда; Дул такой, Дул сякой. Надоело!
Однажды он, улучив момент, подошел к Ехе и завел разговор о 'другом мире' — мол, нельзя ли туда попасть пораньше? Колдунья, несмотря на то, что уже давно привыкла к его выходкам, уставилась на Дула, как на идиота. Вытянув губы трубочкой, она щелкнула языком и рассержено выдала:
— Ты чего, с утра уже грибов объелся?
— Ну, это, — попытался обосновать свою точку зрения пещерный мечтатель. — Там же лучше, сама же, мол, рассказывала.
Еха на мгновение задумалась, а затем популярно растолковала непонятливому дуралею первобытную теорию о переселении душ. Мол, она вовсе не утверждала такого, что все окуны живут в айки так уж сладко. Хорошо приходится тем, кто и в этой жизни вел себя как порядочный дикарь. Каменные скребки делал, грибы-ягоды собирал, на птиц охотился. И добычу в стадо приносил, а не прятал пойманных лягушек под камнями, как некоторые. Тут колдунья ехидно взглянула на Дула и добавила: таким прохиндеям и в айки ничего не светит, еще хуже будет, чем здесь.