Дочь Озара
Шрифт:
Первой, как всегда, вылезла особа в потертой заячьей накидке с говорящим именем Боха Лала (Быстрый Язык), славная тем, что ни один мужчина не числился в ее жамушах дольше трех дней. Последний по счету жамуш был очень стар, глух на оба уха и вполне мог побить рекорд продолжительности брака с Лалой, но на четвертые сутки скоропостижно скончался, подавившись рыбной косточкой. С тех пор добрая женщина непрерывно скорбела, ибо по второму заходу связываться с ней никто из мужчин не желал.
— Это как же, скажи, Зукун, — визгливо произнесла особа, активно повиливая, несмотря на траур, грушевидным задом. —
— Дети останутся с тобой, — разъяснил вождь, игнорируя последнюю реплику. — Все женщины, кто пойдет к 'волкам', детей заберут с собой.
— А где мы будем жить?
— У всех будут свои шалаши. Вирон обещал — всем соорудят шалаши.
— А если мне не понравится? Смогу я вернуться обратно? — не унималась Лала.
Зукун задумался. Такую возможность он с Вироном не обсуждал.
— Сможешь. Мы же родственники.
— Хорошо, — объявила Лала. — Я согласна. Хочу жамуша.
Но не все женщины оказались столь покладисты. Перспектива очутиться в чужом племени пугала своей неизвестностью. Да и среди мужчин мнения разделились. Кто-то отнесся равнодушно — бабой меньше, бабой больше, разница не велика. Но кто-то и засомневался. Среди последних, неожиданно для Зукуна, оказался и его брат Руник.
— Да, нашим женщинам нужны мужья. Наш вождь мудр и заботится о нас всех. Мы должны его слушать, — Руник начал хотя и витиевато, но верноподданно, и Зукун расслабился. Но брат внезапно изменил тональность:
— Но, может быть, наш вождь плохо подумал? Может быть, хитрый вождь 'волков' как-то обманул нашего вождя? Может быть, он накормил его 'дурной' ягодой? Наши женщины всегда жили с нами. Теперь вождь говорит, чтобы они ушли к другим мужчинам. Ушли вместе с нашими детьми. А кто останется в племени? Кто будет согревать наше ложе? Кто будет рожать нам детей? Кто ночами будет поддерживать огонь в костре?
Народные массы неодобрительно загудели, как они это делают до сегодняшнего дня, легко воодушевляясь демагогической риторикой.
— Чего ты хочешь, Руник? — прямодушный Зукун был сбит с толку. — Ты мне не веришь?
— Как я могу не верить брату и вождю? Я не верю Вирону. Он хочет взять, ничего не дав взамен. И вообще, что мы знаем об этих 'волках'? Мы даже ни разу не были у них в стойбище. Как мы можем отпускать туда наших женщин?
Зукун решил, что ему в голову пришла хорошая мысль:
— Хорошо. Ты правильно говоришь, брат. Надо посмотреть, как живут 'волки'. Возьмешь нескольких воинов и сам глянешь.
— И я хочу посмотреть, — встряла Лала.
Зукун вопросительно взглянул на Руника. Тот кивнул — ладно, пусть идет с нами.
Вояж в стойбище 'волков' оказался успешным. Члены делегации вернулись довольные тем, что увидели и услышали. Особенно старалась Лала, расхваливая товаркам красоту и силу мужчин племени Волка. И Руник резко переменил мнение. Теперь он полностью поддерживал брата. Сидя в своем шалаше на бизоньей шкуре, подаренной Вироном, он рассуждал о том, что с 'волками' надо дружить. Вот как они умело охотятся на бизонов, надо бы разобраться, как они это делают. Вирон приглашал на охоту, поучаствуем?
Вождь, довольный тем, что брат встал на его сторону, одобрительно кивал — да, так и сделаем. Осторожный, но наивный, Зукун, не искушенный в тонкостях еще только зарождающейся межплеменной дипломатии, не чувствовал подвоха.
А потом подошло время сокухи, и в гости к 'леопардам' пожаловал Вирон с полудюжиной воинов. Поначалу все шло гладко: Вирон и его воины (в отряд входили только мухилы*) с любопытством наблюдали за обрядом, особенно оживившись в конце, во время ритуала омовения. Когда девушки выходили, обнаженные, на берег, 'волки' аж менялись в лице, восхищенно цокая языком и прихлопывая в ладоши. Вирон, как и полагается уважающему себя вождю, эмоций не проявлял, но когда перед церемонией купания, скинув лисье 'платье', обнажилась Вада, тоже не сдержался. Толкнув Зукуна в бок, Вирон возбужденно сказал:
— Хорошие у вас девушки, Зукун. Ох, хорошие!
— Да, хорошие, — согласился довольный Зукун. И предусмотрительно добавил. — А женщины еще лучше.
— Угу, — кивнул вождь 'волков', не отрывая взгляда от дочери колдуньи.
Когда все ритуалы с девушками завершились, было устроено что-то вроде смотрин для одиноких женщин. Некоторые застеснялись, так и оставшись в толпе, но пяток самых отчаянных, во главе с неунывающей Лалой, встали у жертвенного камня под хихиканье сородичей. 'Волки' подошли к женщинам, но разговор не клеился. Уж больно все было в диковинку и тем, и другим.
За спиной у Зукуна возник брат, заговорщицки зашептал:
— Так толку не будет. Пора муссу наливать, веселей дело пойдет.
Руник все время суетился и нервничал, даже вспотел.
— Ладно, — Зукун дал добро. Ему тоже было неспокойно от присутствия посторонних в стойбище. Женихи, невесты… Как-то все сложится? Если удачно — сородичи станут величать его 'мудрым Зукуном'. А если нет? А что — нет? О дурном варианте развития событий не хотелось думать.
Чтобы расслабиться, Зукун, когда сестра Уна принесла бурдюк с муссой, хватанул целую колу* напитка. В голове зашумело, напряжение спало.
Вирон улыбался. О чем это он там говорит?
— Мне нравится Вада. Моя жама умерла…
'Жама умерла? Как жаль, бедный Вирон. Без жамы плохо, — мысли у Зукуна путались. — А при чем тут Вада?'
Вождь 'волков' вынул из-за пазухи небольшой нож. Камень переливался малиново-красным цветом, заточенное лезвие блестело. Зукун не знал, что такой камень называется 'яшма', но он был, ну, очень красивым! Ладонь Вирона удобно обхватила рукоятку из оленьего рога. Вождь 'волков' взял кусок мяса, быстро провел лезвием — кусок развалился на две части. Вот это да!
— Это мой подарок. Лучший мой нож, бери, — Вирон протянул руку с ножом. — Вада будет отличной жамой, родит мне сына-воина. Она ведь дочь твой сестры-колдуньи? Красивая у тебя сестра.
— Да, — согласился Зукун. Он со всем соглашался. Ему было очень весело. И сестра красивая, и Вада красивая. А нож еще красивее!
О том, что он натворил, Зукун понял только на следующий день. Маясь головной болью, он жадно пил воду из выскобленной и засушенной тыквы, когда в шалаш вошел Вирон, присел на корточки. Взглянул участливо: