Дочь Озара
Шрифт:
Вскоре закончились запасы вяленого мяса и сушеных корнеплодов, два дня варии почти ничего не ели, кроме попадавшейся местами мерзлой ягоды. Наконец удалось подстрелить из лука горного козла, но оголодавшим мужчинам добычи хватило только на одну трапезу. Вирон сидел в ранних сумерках у костра, разгрызал небольшой мосол и размышлял над дальнейшими действиями.
Возвращаться назад с пустыми руками, ну, очень не хотелось. Это означало сильнейший удар по его авторитету, но, что еще более важно, подтверждало правоту Овуса. А, значит, и перемены в жизни племени, на которые так рассчитывал Вирон в своих амбициозных планах, откладывались на неопределенный
Старейшина 'большелапых' относился к категории людей, идущих до конца, но в то же время оставался первобытным человеком: инстинкты, в том числе чувство самосохранения, являлись для него определяющими. Поэтому, ощутив прилив сил после куска обжаренного козьего мяса, он принял решение: поиски дикарей надо продолжать. Но если через две луны глоты не попадутся, и все также не будет дичи, придется развернуться и спуститься в долину к морю. Там посмотрим, как поступать: может, кто на обратном пути еще подвернется. Но уходить все дальше от стойбища, в негостеприимные и чужие горы, становилось слишком опасно.
На следующий день варии вышли на берег небольшой речки, и Вирон оценил это как добрый признак. Первобытные люди всегда селились по берегам водоемов. Может, где-то здесь и находится стоянка неуловимых глотов?
Но и эти сутки не принесли результата. Зато русло реки завело в ущелье. В таких местах часто попадались пещеры, любимое место обитания дикарей, особенно в зимнее время. И Вирон решил двигаться дальше, хотя уже вторые сутки они опять ничего не ели. И тут начался снегопад.
Сначала кружились небольшие снежинки и варии баловались, ловя их на лету. Снег очень редко выпадал на побережье и быстро таял — пришедшие с юга варии до сих пор относились к 'твердой воде', как к диковинке. Но затем повалило хлопьями и стало не до шуток — такого 'большелапые' никогда не видели. Сразу потемнело. Поднялся ветер. Если бы Вирон имел опыт жизни в похожих погодных условиях, он бы догадался, что начинается метель, и предпринял оперативные меры. Но старейшина, как и его молодые, в основном, охотники, никогда с подобным не сталкивался. И в результате, скорее всего, они бы все просто замерзли в снегу. Но помогло несчастье.
Один из парней, неуклюжий увалень, поскользнулся и так неудачно упал с большого валуна, что сломал ногу. Пришлось поневоле остановиться. День клонился к вечеру. Тут уж Вирон огляделся и понял, что надо искать надежное место для ночевки. Здесь они даже не смогли бы развести костер.
Посланные разведчики вскоре обнаружили маленькую пещеру. Скорее, даже, не пещеру, а расщелину с узким проходом. Через несколько метров щель расширялась, образуя тесное продолговатое пространство, зажатое со всех сторон скалой. Но в центре находился пятачок, метра три в диаметре, подходящий для разведения костра.
Вирон понял, что лучшего места для стоянки они уже не найдут. Вместе со своими парнями, чтобы не терять драгоценное время, он стал споро собирать мелкий валежник и хворост. Звериное чувство опасности подсказывало старейшине рода, что разбушевавшаяся непогода на этом не остановится и надо готовиться к самому плохому варианту развития событий.
Дрова собирали, пока видимость не ухудшилась до минимума, а снега не намело столько, что 'большелапые' стали в него проваливаться едва ли не по пояс. Вирон последним, как и положено вожаку, сделал вылазку из пещерки, пытаясь еще раз сходить на другой берег речки за хворостом, но под сильным встречным ветром не смог преодолеть и нескольких метров.
Варии развели костер и не без труда разместились вдоль стен пещерки. Места с трудом хватало, будь в отряде Вирона на два-три человека больше, возможно, пришлось бы стоять. Измотанные и голодные, варии уснули под завывание метели.
Вирона разбудили стоны раненного сородича. Нога у него оказалась сломана в районе лодыжки. К утру у несчастного поднялся жар, 'увалень' начал впадать в беспамятство и в бессознательном состоянии стонать и вскрикивать.
Вирон попробовал выглянуть наружу, узнать о том, что творится в ущелье, и обнаружил — узкий проход наглухо замурован 'твердой водой'. Попытался проковырять отверстие, но снега оказалось слишком много. Он осыпался в проход, а на его место тут же 'садился' новый, будто снаружи кто-то постоянно давил на снежную поверхность.
'Ого! — подумал Вирон. — Это же, сколько его насыпало? Откуда у неба столько 'твердой воды'? Наверное, целое озеро вылилось'. Южный человек, он еще не представлял, с какой проблемой столкнулся.
Старейшина растолкал сонных сородичей и велел, чтобы, постоянно меняясь, они раскапывали проход с помощью ножей и копий. Но пользы это не принесло. Как только удавалось прокопать небольшую яму, снег снаружи снова рушился. Более того, скапливаясь внутри, он таял. На каменистом грунте вода не просачивалась, а образовывала лужи, грозя залить костер. Вирон велел прекратить раскопки, чувствуя, что они не приносят пользы.
Они бы и на самом деле не помогли — варии не знали, что ночью, пока они спали, со склона сошла снежная лавина и накрыла вход в расщелину пятиметровой толщей. 'Десант' Вирона, во многом из-за авантюрных действий вожака, был обречен на смерть. Только сами варии не догадывались о том, что обречены и с первобытным упрямством и беспощадностью продолжали бороться за жизнь.
Они находились в снежной ловушке уже двое суток и почти четверо суток ничего не ели. Около десятка крепких, здоровых мужчин, кроме одного, уже почти не приходящего в сознание. У парня, сломавшего ногу, началась гангрена. Вирон не шибко-то разбирался в медицине. Но за свою относительно долгую жизнь он многое повидал и, кроме того, его сестра Рами была знахаркой. Кое-какие примитивные знания старейшина рода от нее усвоил.
Так, Вирон знал, что если больной человек начинал 'гореть', а от его раны несло дохлятиной, то дела этого человека плохи. А если он еще и перестает узнавать окружающих, то это свидетельствует только об одном — омана больного покинула его тело и ушла общаться в акуд*, по поводу обустройства в новом мире. Иногда, но крайне редко, омана возвращалась. Такое случалось, если оману в акуде не принимали: видимо, какие-то дела оставались не законченными, вот и приходилось ей мотаться туда-сюда. Так объясняла Вирону сестра, а ей эти сакральные знания передали по наследству по женской линии.
Ситуация, когда омана затевала блуждание между мирами, на языке вариев называлась 'чуро', что можно перевести как странное, загадочное, сомнительное и даже нежелательное явление. И на самом деле: чего дергаться? Собрался в акуд — и ступай к Черуху*!
Вирон догадывался — молодой сородич умирал. Омана 'увальня' блуждала между тем и этим миром, но по каким-то своим причинам еще не могла или не хотела уйти в акуд. Но она все равно уйдет. А если такого вдруг не случится, то это станет настоящим 'чуро'. Но хорошо ли это?