Дочь реки
Шрифт:
Но и Рарог успел княжича пощупать мечом. Ударил еще почти целым щитом наотмашь, отбросил от себя и даже повалил наземь. Да Любор встал быстро. Запыхтел разгневанно. Молча кинулся вновь, словно целью своей взял его непременно навсегда в землю уложить — чтобы затоптали, смешали с грязью кровавой.
Не видели они, куда двигались, ни слова друг другу не сказали: дыхание берегли. Но ясная жгучая ненависть виделась на лице противника: свежа была еще их прошлая встреча, не совсем еще остыли доски сгоревшего струга и бревна крад — и оттого Рарогу доставалось крепко.
Кто-то толкнул его в спину — и он опасно качнулся навстречу
— Княжич ранен! — тут же словно был прозрачной волной прокатилось вокруг.
Хлынули дружинники его к Рарогу, кажется, даже позабыв о тех, с кем только что сражались. Всего пара мгновений — и Любора кто-то утащил вглубь толпы сражающихся. Верно, его решили унести в острог который еще оставался в руках варягов. Недосуг было о том думать: со всех сторон Рарога теперь норовили смять новые противники. Он пятился помалу — неведомо в какую сторону — и заметить не успел, как вдруг что-то неуловимо изменилось.
Варяги и долессчане начали отступать в укрытие еще уцелевших стен. Качнулись разбросанные повсюду, словно уголья, очаги схватки. Будто бы ранение княжича вдруг убедило их в том, что они полягут здесь все, но все равно не одержат верх. Немало посекли и варягов да русинов. Повсюду валялись их крашеные круглые щиты — и Ярдар, видно, прознав о пущенной союзнику крови, потеряв в том немалую силу, передумал на рожон лезть.
Вздохнуть можно было свободнее. Стало и кругом как будто светлее, как отряды варягов и дружинников княжича спешно хлынули в Белый Дол. Но оказалось, что не только пролитая княжичем кровь внесла такое смятение в ряды захватчиков:
— Ярла Ярдара убили! — неожиданно рявкнул над ухом знакомый голос. — Говорят, сам Владивой и убил.
Рарог развернулся — едва не зацепил вскинутым в готовности отбиваться мечом Калугу.
Парень, взбудораженный и потный, как-то пьяно улыбался. Они одновременно повернулись к подступившим с двух сторон противникам. Снова зазвенела сталь, заглушило пение ее собственное тяжелое дыхание. Но нападали теперь и впрямь реже. Можно было даже идти вперед — к самому валу, туда, где уже собиралось помалу войско Владивоя, тесня отступающих, добивая самых нерасторопных. Рарог видел кругом своих ватажников. Один, другой — живы. Кто еще? И кого не досчитаются они, когда вернутся в стан?
Пока некогда о том думать — то и дело нападают то с одного бока, то с другого. И руки, кажется, уже не должны подниматься от усталости. Да все как-то поднимаются. И оружие тяжелое вмиг делается легче пера, а там снова тяжесть — до новой схватки. И Око катится раскаленным колом к самому окоему — когда день успел пройти?
Оказалось, раненый княжич решил говорить с князем: то ли снова, то ли лишь в первый раз, не пожелав выслушать раньше. До того, как варево это багровое начало здесь плескаться. И Рарог в тот же миг понял, что ему нужно уходить. Большой опасности для ватажников теперь нет. Захотят — останутся, захотят — уйдут к стану. Там и встретятся.
— Нашим передай, пусть с места снимаются, как можно будет, — он чуть придержал Калугу, чтобы не бежал впереди. — Идите до Порогов. Там свидимся, коли воля Макоши на то будет.
— А ты куда? — не понял ватажник. — Как мы без тебя?
— Волох пока за меня будет. А там… Там решим. Князь если спросит про меня: говорите, не видели. Может, в схватке сгинул.
Рарог повернулся уходить, не желая попадаться на глаза Владивою. Князь сейчас совсем другим озабочен будет. И до решения своих печалей никого не подпустит близко. А уж тем более Рарога. Так чего выжидать?
— Так куда ты? — окликнул его в спину Калуга.
— Туда же, куда и всегда.
И ватажник больше не стал ничего спрашивать. Видно, понял.
Рарог отделился от разрозненной толпы, что теснилась к стенам острога, темным и тяжелым в мареве все кружащего лохмотьями над землей дыма. Спустился с холма, отчего-то все явственнее ощущая, как измотал его этот день. Но одно желание еще вело вперед, заставляя отринуть усталость. Сейчас, пока в стане княжеского войска почти пусто, можно увести Грозу.
И вновь — через омертвевшую Белодолю, между покинутых изб. Чувство тяжкое, словно не вернется больше сюда жизнь. Умер воевода, покинули дома свои люди. Погорело все, покорежилось. Как и души многих из тех, кто нынче в сече был. И Рарог себе шрамов новых не столько на теле, сколько внутри заработал. Кровоточила еще помалу раненая шея, а в груди словно заноза сидела. Рарог надеялся, что Лисица это чувство саднящее облегчит.
За Белодолей потянулась широкая полоса открытого луга. Вытоптанная трава, до зимы теперь хранящая память о тех, кто по ней целым войском шел. Рарог не оборачивался: ему нечего было больше высматривать там. Все, что нужно — впереди. Ждет или нет — о том даже думать не надо. Знал — ждет.
Он вошел в ельник, когда уже смеркалось крепко. Когда потянулся чермным покрывалом закат по стене леса, по шелку реки. А внутри огромного тела ельника, в самой гущине, было сумрачно и сыро — как и всегда. Целыми веками копится тьма эта посреди суровых стражей лешего — руками не развеешь. Рарог шаг прибавил, стремясь скорее добраться до места нужного — а там уж далеко отсюда отправиться. Крепко задумавшись над тем, что делать будет, как окажется в княжьем стане да какой хитростью станет Грозу оттуда выручать, Рарог не сразу услышал, как стекается к нему все ближе шорох шагов. Не скрытный — уверенный. Угрожающий тем больше, чем громче становится. Затрещали уже ветки вовсю, выдернули из размышлений. Рарог остановился, невольно хватаясь за рукоять меча, еще, кажется, горячего после схватки, еще от крови не очищенного толком. Огляделся — проявлялись из сырой сумрачной пелены очертания крепких мужей. Они не гнались, не торопились — просто шли к нему, зная, что непременно повстречают его на пути к Грозе. Вот уже и десяток их вышло к тропе — и все лица знакомые. А между них вперед Делебор выступил. Едва отмыл, видно, в каком ручье лицо от крови, да остались еще на нем бледные бурые разводы.