Догоняя рассвет
Шрифт:
На что Рю издал всего-навсего тяжелый вздох.
Амари, смятенно наблюдавшая за происходящим, ощутила в воздухе тревожное настроение, витавшее среди присутствующих незримой завесой, и напряглась всеми мышцами в ожидании громкой ссоры.
— Найди в себе, наконец, храбрость признаться, — надавил на старшего брата Лирой, вызывающе сделав шаг вперед. — О храбрости и чести твердил отец, разве нет? Признайся…
— Или опровергни. — Голос Клайда звучал надеждой, что Рю не отринул долг, ведь именно долг, стоявший превыше всего, объединял их и поддерживал на истинном
И Рю рассказал свою историю. Не слишком многословно и красноречиво, как если бы это делала Изабель. Не слишком эмоционально, как рассказывал бы Лирой. Теряя из повествования свои чувства и терзания, о коих не преминул бы вспомнить Клайд, будь эта история его. Рю говорил коротко и по делу, но не упуская подробностей, заставлявших поверить ему. Амари слушала про неожиданную встречу на поляне в лесу, про Альвара, про договор и пребывала в том же молчаливом полузабытье от потрясения, что и остальные. Звучавшее признание настолько разнилось со сложившимся впечатлением о старшем Моретте, что мир, в котором Амари и без того устала сомневаться, вновь треснул и показал каким может быть шатким, обманчивым.
Мир вдали от ее пансиона и вбитых в голову принципов удивлял.
— Альвар предал меня и нарушил договор, — закончил свою исповедь Рю. — Воспользовался мной, чтобы вероломно напасть на город.
— Не могу больше слушать, — преисполненный горечью разочарования, Клайд вдруг отторгнул сострадание, проявление которого предписывали ему как братские узы, так и ношение сутаны, и, не справившись с досадным чувством, вылетел стремглав из помещения.
Изабель растерянно опустила глаза в бумаги, словно не верила ни тому, что написала несколько минут раннее, ни признанию Рю, хотя и была одной из первых, кто бросил на него подозрения.
Поверить в такое, действительно, было непросто, сколько ни готовься услышать правду заранее.
Не проронив ни слова, Лирой решил покинуть библиотеку вслед за Клайдом, но Рю задержал его, положив ладонь на плечо.
— Лирой, я неидеальный старший брат… — Рю обратился к нему с явственным раскаяньем, заложив в уже произнесенные слова надежду на освобождение души хотя бы от той тьмы, что отравляла их, но Лирой оказался холоден и непреклонен его желанию добиться прощения.
— Верно, — он манерно стряхнул с себя руку, одарив Рю кривой улыбкой. — Ты мне и братом-то не был.
На лице Рю отобразилось мрачное сожаление. У Амари — свидетельницы этой сцены как-то странно сжалось сердце. Болезненно, тесно, с сильнейшим переживанием за то, как быстро все забыли, что в нынешнем положении жизнь Рю вновь клонилась к скорому, но от того не менее мучительному завершению.
Она взволнованно ощущала в себе это новое чувство, появление которого заставило задаться неестественными вопросами о моральной составляющей собственного долга.
Бросив на Амари взгляд, в котором не было ни заслуженного осуждения за раскрытие секрета, ни вражды, Рю резко скрылся в коридоре.
С последними лучами солнца погасли светлые надежды Изабель на непричастность ее дорогого друга
Рю был тем, кому Изабель могла вверить всю себя слепо и безоговорочно. Не задумавшись ни на секунду, не дрогнув под его указаниями, даже если бы у нее были завязаны глаза…
И какую же паническую растерянность, обычно не свойственную уравновешенному нраву Изабель, она испытывала теперь, когда положиться на Рю можно было с большим сомнением.
Меряя окутанный мраком коридор шагами, Изабель сопротивлялась своей мнительности. Никто не имел права вменять в вину Рю желание жить. И, похоже, будучи единственной отыскавшей в себе искру сочувствия, Изабель решила не отказывать другу в поддержке. Решившись на личный разговор, она проложила путь к хозяйским спальням через обеденный зал, но то, что Изабель увидела в зале, заставило ее остановиться в тупом оцепенении.
Возле горящего камина сидел Рю, скармливая голодной огненной пасти исписанные листы. Потихоньку соображая, чем именно он занимался, Изабель приближалась к Моретту, с ужасом узнавая в его руках страницы своей рукописи. Из глубины души поднялась темная волна гнева, застилая то нежное сострадание, которым Изабель намеревалась облегчить тяготы Рю до того, как столкнулась с вопиющим невежеством к ее детищу.
— Как ты смеешь? Это мой труд! — Изабель порывисто выхватила из пальцев Рю оставшиеся листы. — Мой!
— Твоим словам место в огне! — Рю бросил на девушку яростный взгляд, под которым любого сковала бы немая оторопь, но только не Изабель — уверенную в своей правде, боровшуюся за свое дело.
— Это не тебе решать! Ты ни секунды не потратил на эти строки!
— Они лживые! А правда в том, что умру, не оставив после себя совершенно ничего!
— Какая разница, лживые они или нет! Ты не имел права прикасаться к моему труду, — не в силах больше сдерживать в себе негодование, Изабель замахнулась, чтобы отвесить пощечину, но Рю перехватил ее занесенную руку и сжал запястье крепкой хваткой.
Выражение злобы в лице Рю рассеялось, оставив лишь слегка нахмуренные брови. Под пронизывающим взглядом голубых глаз, так и стремившихся донести что-то важное, что-то глубоко личное, Изабель несколько поумерила пыл и выжидательно притихла, не оказывая сопротивления.
— Я не достоин твоего труда, — негромко проговорил Рю с удрученным вздохом, — и даже твоего внимания.
Изабель смотрела на него, изумленно расширив глаза. Сердце в ее груди колотилось часто и сильно от признания, которое звучало именно так, как и должно было быть произнесено губами Рю Моретта — сдержанного, серьезного, запирающего свои чувства в сундуке под сотней замков.