Догоняя рассвет
Шрифт:
Улыбка на лице Эймери угасла, в посерьезневшем выражении старца Клайд отчего-то усмотрел грустную ноту.
— В мире назревает жестокая война, боюсь, твоего отца сейчас гнетут другие мысли.
Клайд ощутил давление в груди, будто распустившиеся в душе наивные надежды оказались под угрозой быть унизительно растоптанными огромным грязным башмаком.
— Он знает, что его сын в Академии и ни разу не удосужился справиться хотя бы о здоровье? — голос затухал по мере того, как Клайд слышал себя, и собственный вопрос больно отозвался в его
С каждым произнесенным словом Клайд все более бередил свои раны. Ему стало так обидно от обманутых ожиданий, так горько за маленького Клайда, который все бы отдал за случай прильнуть к родителю, что печаль его переросла в досадную ярость. Клайд резко обогнул Эймери и решительно направился в сторону запретных врат в покои совета.
— Клайд, стой, ты не имеешь права! — Эймери едва поспевал следом, но Клайд был уже на подступах к огромной двустворчатой двери с голубыми стеклянными вставками.
Широко распахнув врата перед собой, Клайд ворвался покои. Зал, напрочь состоявший из стекла, казалось, был окутан облаками, а на могучие колонны из мрамора опирался не только невидимый потолок, но весь бесконечный небосвод. Середину помещения занимал широкий шестиугольный стол, окруженный уставившимися в него магами, определенно видевшими что-то, что оставалось недоступно неподготовленному сознанию. Совет тут же взметнул взгляды на вторжение, и среди лиц разнообразных черт и возраста Клайд сразу увидел его — мужчину с ниспадавшими до плеч черными волосами, тонкими усами над губой, серыми, такими же как у Клайда, глазами.
— Здравствуй, папа.
— Клайд, — маг тоже узнал его, но бесстрастие с еле уловимым оттенком пренебрежения не покинуло его выражения.
— Вот значит как, — печально усмехнулся Клайд, — мир, на который тебе даже не позволено влиять без указки совета, встал превыше всего. По всей видимости я недостоин ни твоего радушия, ни извинений. А я ждал тебя всю свою жизнь, но, боюсь, никому из присутствующих не понять нужды в отеческой заботе. Так распорядилась судьба и дала мне то, что я все эти годы имел. И теперь, когда у меня появился шанс встретить родного папу, я застаю его уткнувшимся в треклятый стол и пустой взгляд при виде собственного сына. — Распалившись искренней речью, он чувствовал, как на глазах предательски закипали слезы. — К черту все, что ты делаешь! Да сгорит адским пламенем мир, в котором отцам не нужны свои дети!
Не заметив и проблеска изменений во взгляде сероглазого мага, Клайд метнулся из зала. На выходе его встретило немое порицание Эймери.
— Магистр, я покидаю Академию, — с уверенностью, никогда прежде не испытываемой, заявил Клайд, не сбавляя шагу.
— Не позволяй огню эмоций взять над собой верх, — отозвался старец со строгостью мудрого наставника, — ты должен завершить обучение и занять место в совете.
Клайд резко остановился, будто споткнувшись о невидимый камень.
— И уподобиться ему? —
— Ты все еще можешь стать великим, — напирал Эймери. — Занять место бога!
Услышанное заставило лишь утвердиться Клайда в своем выборе. В Академии из него растили преемника, которому предстояло провести всю жизнь в заточении стеклянного зала, наблюдая за развитием мира свысока. Не зная ни любви, ни сострадания — ничего, что проповедовал Клайд, когда был всего лишь пастором Мореттом.
Стать бездушным инструментом, лишиться сердца, голос которого не надобен в строительстве цивилизаций, — этого ли он хотел?
— Если сейчас я видел перед собой богов, тогда мне лучше остаться верным своему.
На этих словах он широким шагом направился к вратам из Академии. Клайд толкнул тяжелые створки и вошел в слепящий белый свет.
Глава 17
Сброшенные маски
К четырем часам следующего дня Амари прибыла в Иристэд. Она гнала лошадь, дав ей передохнуть лишь дважды, и страшно рисковала, что измученное животное рухнет и собьет все колени. Однако добралась до города без происшествий, и лошадь, выносливо выдержав путь, отправилась восстанавливать силы в конюшню Мореттов.
Стены из белого мрамора чудились Амари неприветливыми, будто дом мог судить ее за побег. Но Амари не желала думать, как примут ее появление, куда больше она была взбудоражена вестью. Стремительно влетев внутрь, девушка столкнулась с мертвой, создающей впечатление пустоты тишиной, и бросилась в обеденный зал, не позволяя растерянности сковать себя.
— Здесь есть кто-нибудь?
На громкий зов Амари откликнулась Изабель, выбежав с немало удивленным видом.
— Амари? Зачем ты вернулась?
— Что-то грядет, Изабель, мне нужно срочно увидеться с Рю… — торопливо роняла слова Амари.
— Стой, хорошо, — прервала Изабель поток ее быстрой речи, — только помойся сначала, а то несет, как от кучи навоза. Рю вернется домой, и вы обо всем поговорите.
Похоже, тревога Амари не передалась ей ни на миг, а вот запах немытого тела вызвал на лице неприкрытое отвращение. До этой минуты Амари не замечала, что источала жуткое зловонье пота и крови, от которого у Изабель наверняка помутило рассудок.
Приняв ванну с сиреневым мылом, Амари дожидалась Рю в зале за ужином. Она напрочь забыла вкус свежего хлеба и густой горячей похлебки, отчего принялась за еду с жадностью, почти не владея собой. Изабель одолжила комплект чистой одежды, настояв на стирке костюма, и теперь сытая, испускавшая аромат сирени Амари наконец оживилась и смогла привести мысли в порядок.
Изабель села рядом, между девушками повисло молчание. Амари порывалась озвучить вопрос, ответ на который требовало сердце, но никак не решалась. Она помнила, как жестоко распрощалась с Лироем, и от стыда не могла преодолеть немоту.