Договор-2008
Шрифт:
Значит, платить за безопасность надо не покупкой рыночных средств и щенка питбуля. Нужно добиваться двух вещей. Первое — стандарт прав человека. Как только вы его снизили — получили неэффективность, как только на нем настаиваете — государство вынуждено действовать эффективными методами. Второе: за эту эффективность, конечно, надо платить — налогами. Поэтому перехожу к третьей части. Налоги.
Исследование по налогам мы провели большим консорциумом, инициатором которого был Е.Г. Ясин, а наш Институт был оператором, координатором консорциума экономических исследовательских центров, который проводил исследование налогового администрирования. Думаю, мы в начале следующего года опубликуем книгу с результатами, потому что опять же результаты оказались неожиданными, в том числе для нас самих.
Для начала важно понять отношения с фискальными органами, как они эволюционировали, как менялась формула
В 2001 г. совершенно другая формула. Налоги платят, причем практически все. Но практически все недоплачивают. Скажем, единый социальный налог 35,8 % никто не платит, а платят примерно 20 копеек на рубль. Налоговая инспекция вмешивалась тогда, когда этот платеж сильно отклонялся от общественно признанного уровня. Причем обычно стучали конкуренты, они говорили: «Ну, они совсем там оборзели, они уже 10 коп. с рубля платят! Ну, пусть хоть 20 коп. платят!» И налоговая инспекция восстанавливала это равновесие. Это была неплохая точка, мы двигались в почти правильном направлении, нужно было просто реструктуризировать налоги, сделать их более реальными. Там даже стала возникать очень опасная для государства идея: а за что платятся налоги? И в этот момент началась замечательная рекламная кампания, вы ее помните, — «Заплатил налоги — спи спокойно». Т. е. налоги — это не оплата каких-то услуг государства, а это снотворное. Мы тогда попытались ответить на это. Наш институт выпустил майки с надписью «Я плачу налоги. Что взамен?», которые пользовались огромным спросом в налоговой инспекции.
Теперь 2005 г. Мы опрашивали предприятия. Их было 677 в восьми регионах России, малый, средний, большой бизнес. Очень большого не было, они почему-то не любят отвечать на эти вопросы. Самые разные отрасли. Опрос не репрезентативный, но он показательный (это хороший сбор для такого рода опросов). Что же мы получили?
Мы обнаружили два факта. Во-первых, здесь тоже живет эта «капитальная бюрократия» или «бюрократический капитал». Как устроена механика? Вам выписывают огромную налоговую недоимку и потом ее продают. Цены известны. Тогда они колебались, по нашему опросу, где-то от 12 % до 20 % от выписанной суммы недоимки. Причем это «кэшем», и я не уверен, что эти деньги поступают в бюджет Российской Федерации.
Второй факт, который, может быть, еще более настораживает. То, что основные налоги берут не с малых предприятий, а со средних, — это понятно. Они на виду, они мобильны, у них есть отчетность (с малыми предприятиями работают санитарный врач и пожарная инспекция). Но настораживает иное. Мы спросили: «Как изменилась доля в ваших общехозяйственных расходах налогов, официальных платежей на административные барьеры, неофициальных платежей, принудительного спонсорства?». У всех предприятий с численностью занятых от 500 до 1000 человек все эти четыре показателя выросли. Они растут все! Т. е. заплатил налоги — это совершенно не означает, что тебе не надо платить взяток. В 2001 г. было не так. Поэтому я утверждаю, что если в 2001 г. мы имели очень несовершенную систему вертикального контракта (дань заплатил — дальше живи), то в 2005 г. мы имеем ровно ту ситуацию, которая известна из древнерусской истории про князя Игоря. Помните, как князь Игорь второй раз в древлянскую землю с полюдьем пришел? Чем дело кончилось, помните? Мы сейчас живем до княгини Ольги. У нас нет установленного размера дани. Эта система совсем не может жить.
В какую систему мы будем выходить? Я-то наивный человек. Знаете, есть фраза известного менеджера большой акционерной компании, он сказал: «Наши акционеры — люди, во-первых, глупые, во-вторых, жадные. Глупые — потому что отдали нам свои деньги. Жадные — потому что хотят получить на них дивиденды». Я все-таки думаю о переходе к налоговой системе, когда налогоплательщик является глупым и жадным, когда он действительно платит налоговые деньги, но при этом требует чего-то взамен за эти деньги. Причем что технически делать с налогами — более или менее понятно. Не надо гоняться за сложными западными системами налогообложения. У нас институциональная среда другая, она еще более сложная, чем в этих развитых странах. Поэтому налоги должны быть очень простыми, крайне простыми для администрирования. Может быть, это грубовато, но это легко. И, может быть, какие-то налоги должны быть адресными, т. е. ты обязан заплатить, только ты выбирай, ты за это платишь, за это и за это. Ты на образование даешь? На здравоохранение? Или на развитие специальных служб, проблемы безопасности? Для того чтобы был сигнал от налогоплательщика.
На самом деле, если говорить о том, чего мы хотим за свои налоги, то это не только безопасность и правосудие. И, может быть, в этом гораздо более серьезная российская проблема. Потому что мы хотим справедливости, социальных благ. А тут вопрос не к государству. Вообще, это вопрос коституционного уровня. У нас в ст.7 Конституции написано про социальное государство. Но мало ли что в Конституции написано! Экономисты отлично знают, что латиноамериканские Конституции были лучше, совершеннее, прогрессивнее, чем Конституция Северо-американских Соединенных Штатов. Но не сработали же. А почему не сработали? Потому что неформальные общенациональные правила должны поддерживать конституционную норму. Согласие, что так должно быть, делает конституционную норму действенной. А у нас нет по этому поводу согласия. И думаю, что тот процесс, который ведет к этому согласию, сейчас выглядит очень нехорошо и очень нас настораживает. Я думаю, что у нас идет процесс формирования нации. У нас ведь не было никогда нации, мы же империей жили.
Это очень сложно и тяжело. И если говорить о том, как подойти к решению вопроса о социальных ценностях, о заказе государству на справедливость, то я бы вспоминал о том, как нацию определял Ренан. Ренан говорил о двух вещах (и потом, правда, добавлял третью). Он говорил, что нация — это совместная гордость по поводу исторического прошлого и согласие по поводу ценностей. Но, кроме того, нация — это ежедневный плебисцит.
Если можно, я начну с понятия ежедневного плебисцита, потому что мне как экономисту легче об этом говорить. Когда у нас не географически, а финансово-экономически Нью-Йорк и Пекин ближе к Москве, чем Владивосток и Петропавловск-Камчатский, — это беда. Когда человек из Омской области не может свободно приехать в Петербург, или Москву, или Екатеринбург, получить работу и купить квартиру, это означает, что не реализуется плебисцит, который делает нацию нацией. Я бы даже сказал резче. Для того чтобы слово «русский» из прилагательного стало существительным, оно сначала должно стать глаголом. Должно быть единое движение людей, товаров, услуг, капиталов, идей в национальном пространстве. А у нас его нет, мы от этого очень далеки.
Теперь о совместной гордости и историческом прошлом. Я думаю, что со времен Карамзина мы все живем пониманием «Истории государства Российского». У нас история страны есть история государства. И до тех пор пока это так, мы все, хотим мы этого или не хотим, — внуки Ивана Грозного, Петра Великого, Иосифа Сталина. А наших дедов там нет! Но должны же у человека быть предки! И видим мы картинку, думаю, совершенно искаженную. Мы видим пики и успехи страны там, где, если мы копнем семейную историю, может быть, окажется совсем другое время. И мы не видим венца российской истории в, может быть, тихих временах какого-нибудь Александра II, которого в лицо никто не узнает. Царя-освободителя в лицо, думаю, и в этом зале не все узнают. Вот Петра Великого — не вопрос.
Я думаю, что «Мемориал» делает фантастически важную работу для формирования нации, когда вывешивает в Интернете 5 миллионов фамилий репрессированных с абзацем на каждую. Но это только начало восстановления национальной истории людей, а не государств.
Давайте оценим последствия восстановления семейных историй. Я это понял на личном примере. У меня есть знакомая — настоящая донская казачка. Мы с ней разговаривали в 1995 г., шла Первая чеченская война. Она мне стала рассказывать, как они гонят черных из Ростовской области. Я говорю: «Тань, а правду говорят, что казаки происходят из беглых русских мужиков и восточных полонянок?». Она говорит: «Да. Вот мой прапрапрадед турчанку привез. И оттуда мой род пошел…» Я говорю: «А в какие это годы было?» Она говорит: «В 40-е гг. XIX в.» — «Тань, я тебя сейчас огорчу до невозможности. Тогда не с турками воевали, а с Шамилем. Ты, Танька, аварка, чеченка, может, лезгинка». И в глазах потрясение, потому что мир поплыл.