Доказывание истины в уголовном процессе: Монография
Шрифт:
Коротко остановимся на некоторых характерных особенностях формирования понятия доказательства в русле русской правовой традиции. В договоре Олега с греками (911 г.) говорилось, что в судебных делах надлежит признавать достоверным то, что «яве будет показаньми явленными». «Под показаниями, по коренному значению этого слова, следует разуметь вообще все, что указывает (материально) на что-нибудь…нельзя ограничивать смысл его одними указаниями, доступными непосредственному наблюдению суда, а напротив, следует распространять его и на те указания, которые хотя и не представлялись суду непосредственно, но подлежали наблюдению посторонних лиц, свидетельствующих о том суду, например о поимке при них и даже с помощью их вора на месте преступления» [201] . Иными словами, «архаичное» представление о доказательствах, свойственное всем народам, сводилось у нас к тому, что под доказательствами понималось все то, что помогает людям установить истину о преступлении.
201
Демченко В. О показаниях свидетелей, как доказательстве по делам судебным, по русскому праву до Петра Великого. — Киев, 1859. — С. 2–3.
В частнообвинительном процессе, регулируемым Русской Правдой, доказательства выступали средствами обоснования обвинителем своего иска (поклепа). Этот процесс опирался на систему таких доказательств, как показания свидетелей (видоки и послухи), поличное (лице), очные ставки (свод), признаки правонарушений (знамения и следы), Суд Божий (испытания железом и водой) и присяга (рота).
Из Русской Правды следовало, что под доказательствами понимались также приметы, знамения, следы, такие как синяки, кровь, раны — внешние признаки совершенного преступления [202] .
202
См.: Курс истории русского права. — 3-е изд. — М, 1908. — С. 384.
203
См.: Пахман С. О судебных доказательствах по древнему русскому праву, преимущественно гражданскому, в историческом их развитии. — М., 1851. — С. 20 и след.
204
См. об этом: Демченко В. О показаниях свидетелей, как доказательстве по делам судебным, по русскому праву до Петра Великого. — С. 18–19.
205
См. там же. — С. 22.
Впрочем, другие ученые напротив считали, что первоначально у нас доказательства не имели безусловной силы ни в одном из указанных отношений, что как судья был всегда в праве допустить или не допустить их, смотря по мере убедительности, какую они для него представляли, и таким образом решить дело не на основании каких-либо внешних условий, а по своему внутреннему убеждению, так и противная сторона могла опровергать их.
См.: Дмитриев Ф. История судебных инстанций и гражданского апелляционного судопроизводства от Судебника до Учреждения о губерниях. — М., 1859. — С. 217, 222–224.
206
См.: Пахман С. О судебных доказательствах по древнему русскому праву, преимущественно гражданскому, в историческом их развитии. — С. 47.
Более поздняя система судебных доказательств стала включать в себя: 1) собственное сознание; 2) показания обыскных людей и свидетелей; 3) поле; 4) крестное целование. Доказательственное значение придавалось также осмотрам при решении дел о нанесении ран и увечий. Затем (к концу XVI века) в развитии доказательственного права России стали сказываться общие для государств континентальной Европы черты инквизиционности, которые охватываются понятием «розыск» [207] , с ним связывалась возможность установления по государевым делам, причем с помощью самых радикальных средств, истины [208] .
207
Необходимейшим элементом розыска был изветчик. Доказать извет — вот что являлось главной обязанностью изветчика в процессе. Поэтому он назывался еще «доводчиком», так как его обязанностью было «довести», доказать свой извет с помощью фактов и свидетелей.
208
В процессуальный обиход вошли такие термины, как «доносить саму ж истину», «доносить истину», «без розыску показания ево за истину признать невозможно».
См.: Анисимов Е.В. Дыба и кнут. Полицейский сыск и русское общество в XVIII веке. — М., 1999. — С. 322, 323.
Историки права справедливо отмечают, что усиление сыскного начала привело к тому, что судья принял на себя функции прокурора, следователя и вершителя самого процесса. Суд переходит в дознание, прения сторон — в распрос. Целью же «роспроса» становится получение (часто под пыткой) признания, в котором видели «царицу доказательств». Как писал Н.Н. Ланге, при сыске никто не занимается решением главной проблемы состязательного процесса: «виновен — невиновен», а рассматривают вопрос о том, подвергать заведомо признанного виновным пытке или нет [209] . Кроме того, «огромную роль стало играть в судопроизводстве все разрастающееся письмоводство, запись всякого рода «речей», снятых показаний». Органы суда строятся на началах бюрократии [210] .
209
См.: Ланге Н. Древнее русское уголовное судопроизводство (14, 15, 16 и половины 17 веков). — СПб., 1884. — С. 118–119.
210
См.: Кони А.Ф. Избранные произведения: В 2 т. — М., 1958. — Т. 1: Статьи и заметки. — С. 144, 176.
С усилением розыска традиционные доказательства стали претерпевать изменения: их употребление все более подчинялось настоятельным потребностям государства в устранении самых опасных угроз, а потому даже традиционные формы доказательств подвергались модификации. Наиболее ярко это проявилось в институте свидетельствования. Начиная с Судебника 1550 года и даже еще ранее стал употребляться в уголовных процессах в качестве доказательства обыск — свидетельство многолюдное. Самое требование многолюдства уже ясно указывает на присутствие в нем зарождавшегося нового государственного взгляда на послушество [211] . Обыск — это совершенно новый вид допроса, который практикуется в розыске, то есть следственном процессе, главной чертой которого является свободное исследование государственным чиновником признаков преступления и убеждение судьи в виновности обвиняемого. По словам В. Сергеевича, обыск являлся, наряду с пыткой, средством сыска, то есть следственного процесса, который может и даже должен начинаться ех officio государственными органами, которые для этой целей были созданы [212] . Закон стал придавать ему полную доказательную силу в делах, имевших государственный интерес. По делам частным многолюдное свидетельство имело одинаковое значение со свидетельством немноголюдным, как видно и из дополнительного Указа к Судебнику 1556 года (августа 21). Только этим указом оно, наравне с некоторыми иными видами свидетельства, было решительно выделено из простого послушества, причем были обозначены его отличительные признаки как обыска [213] .
211
См.: Демченко В. О показаниях свидетелей, как доказательстве по делам судебным, по русскому праву до Петра Великого. — С. 60–61.
212
По определению В. Сергеевича, обыск есть допрос местных жителей или вообще о том, кто у них на посаде или в уезде разбоем занимается, лихим людям притон дает, разбойную рухлядь от них покупает, или в частности о том, что они знают об известном лице, подозреваемом в разбое.
См.: Сергеевич В. Лекции и исследования по древней истории русского права. — 4-е изд. — СПб., 1910. — С. 619.
213
Наиболее характерной чертой этой разыскной разновидности свидетельства являлось то, что сила его, с одной стороны, не основывалась на воле сторон, а с другой стороны, не зависела от убеждения суда в его справедливости, не подлежала опровержению противника В случаях, где требовалось это доказательство, оно само по себе окончательно решало о существовании факта, для подтверждения которого требовалось.
См.: Демченко В. О показаниях свидетелей, как доказательстве по делам судебным, по русскому праву до Петра Великого. — С. 62.
В.Д. Спасович отмечал: «Между большим или обвинительным жюри и нашим повальным обыском есть поразительные черты сходства» [214] . А.Е. Леднев пишет: «В повальном обыске свидетелями репутации обыскиваемого выступают не его друзья, не помощники, не сторонники, а целая община. Явление такого рода известно было и на Западе. В Англии приглашались к обличению все жители деревни. Но там аналог нашего обыскного учреждения превратился в суд присяжных. Вместо опросов всех членов общины в Англии стали привлекать к делам, в качестве доказательств, 12 человек присяжных. Наши обыскные люди и английские присяжные пришли на смену старых доказательств — поединка и ордалий, вера в которые начинает исчезать. В Англии присяжные из свидетельствующих превратились в судей. У нас такого не произошло» [215] .
214
Спасович В.Д. О теории судебно-уголовных доказательств. В связи с судоустройством и судопроизводством. — СПб., 1861. — С. 22.
215
Леднев А.Е. Показания свидетеля как уголовно-процессуальное доказательство: Дис… канд. юрид. наук. — Н. Новгород, 2006. — С. 43.
В дальнейшем назначение повального обыска менялось, пока он не преобразовался из экстраординарной формы института свидетельства в обыск в современном смысле слова. В Кратком изображении процессов он стал единственно способом удостоверения репутации, но не фактов. Впрочем, повальный обыск как самостоятельное следственное действие сохранился до середины XIX века [216] . На наш взгляд, для доказательственного права России повальный обыск весьма характерен: его соборность, общинность, с одной стороны, и активность государственных, разыскных органов, стремящихся выявить общую правду не через состязание, а посредством одностороннего исследования, с другой, являются ярким примером сущности следственного типа доказывания. Эта парадигма, нельзя не признать, сохранилась до наших дней.
216
Согласно статьи 339 Свода законов (т. 15 ч. 2) «повальный обыск о поведении подсудимого не приемлется совершенным доказательством учиненного преступления, но служит только подкреплением других доказательств».
Не менее поучительна и история очной ставки. «Ставить с очей на очи» стало актуальным средством защиты от ложного доноса еще в XVI веке [217] . В розыске очная ставка стала составной частью «роспроса» и зачастую сопровождалась пыткой. Характерно, что очная ставка не стала перекрестным допросом, который в английском процессе превратился в стержень судебного следствия.
Как и во всех европейских странах, в России был период господства системы формальных доказательств. Эта система начала формироваться с XVI века (и даже раньше), когда некоторым доказательствам стала придаваться заранее решающая сила. Кроме повального обыска [218] , совершенными доказательствами признавалась «обчая правда», то есть свидетели, на которых делалась общая ссылка, как со стороны истца, так и со стороны ответчика [219] , и другие. Формальные ограничения, накладываемые на юридическое доказательство, являлись способом регулирования, внутренне присущим абсолютной власти и исключающим знание [220] . «Вся эта искусная и, в свое время весьма, полезная система доказательств направлена к стеснению произвола судей, к ограничению злоупотребления пыткою, но именно поэтому она предполагает пытку; пытка ее главный нерв, без пытки она немыслима» [221] .
217
К крестоцеловальной записи Василия Ивановича Шуйского: «Да и доводов ложных мне великому государю не слушати, а сыскивати всякими сыска накрепко и ставити с очей на очи, чтоб в том православное христианство безвинно не гибли».
Тельберг Г.Г. Очерки политического суда и политических преступлений в Московском государстве 17 века // Ученые записки Московского университета. Отдел юридический. — 1913. — Вып. 39. — С. 43.
218
Полная доказательная сила была присвоена Указом 21 августа 1556 года, во-первых, свидетельству многолюдному или обыску; во-вторых, свидетельству боярина или дьяка, или приказного человека.
219
См.: Ланге Н. Древнее русское уголовное судопроизводство (14, 15, 16 и половины 17 веков). — С. 197.
220
См.: Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. — М., 1999. — С. 57.
221
Спасович В.Д. О теории судебно-уголовных доказательств. В связи с судоустройством и судопроизводством. — С. 25.
Очевидно, что в сколько-нибудь развитом виде система формальных доказательств требует теоретический фундамент в виде логики. У нас ввиду неразвитости наук формальная система доказательств была создана в виде, далеком от завершенности, характерной для ее европейских аналогов. Тем не менее, на наш взгляд, далеко не случайно то, что именно во времена формирования формальной системы доказательств появился первый прообраз теоретического понятия доказательств и доказывания. Первая разработка понятия доказательства появилась в первой русской Риторике (1620 г.). Приведем несколько положений из книги первой, в которых давались базовые представления о доказательствах и доказывании: (82) Что есть правильный разбор дела? Правильным разбором дела является умозаключение или доказательство, происходящее из надежды на получение пользы (то есть идущее от выяснения корыстных намерений судящихся); (85) Что есть сила или крепость? — Знамена являются событиями или уликами некоего судебного дела, то есть совершенными действиями, которые разбираются простым домыслом без науки; (87) Сколько существует видов знамен (доказательств, доводов)? — Два вида: первые — предыдущие, которые как бы являются причиной дела (например, ненависть — признак брани, а клевета — признак ненависти); вторые — последующие, которые как бы являются следствием совершения вещей или дела, например, убежал оттого, что побледнел, а побледнел оттого, что застыдился; (88) Какие места окружают обстоятельства дела? — Время, место, орудие, сила, способ (образ?) приготовление (подготовка?). Эти места, окружающие дело, называются общими; (125) Доказательства и опровержения берутся и следуют от материи, то есть самих законов с тем, чтобы разумно соответствовали или возражали, чтобы были обсуждены обстоятельства, которыми широко пользуются в доказательствах, и чтобы к самим делам были правильно приобщены; (134) Откуда следуют правильные рассуждения и умозаключения? — Доказательства следуют> от диалектических мест, от дела <причины>, от целого, от рода или от общих мест, которые много значат в этом постановлении [222] .
222
См.: Аннушкин В.И. Первая русская риторика XVII в. Текст. Перевод. Исследование. — М., 1999.-С. 111–112, 118, 120, 121.
И хотя мы видим, что теория доказательств стала элементом образования в виде риторики, для законодательства это, кажется, осталось незамеченным, видимо, особой потребности в разработке юридического учения о доказательствах тоже не было. Возможно, наша интеллектуальная элита не осознавала важности данной проблемы. Даже М.В. Ломоносов не предусмотрел судебную речь в качестве предмета риторики и не исследовал судебную аргументацию. Соответственно какие-либо теоретические построения по поводу доказывания и доказательств, бывшие в употреблении у преподавателей риторики, философии, в сфере уголовного судопроизводства отсутствовали вплоть до середины XIX века [223] .
223
Для сравнения: в Англии в XVIII веке уже была создана национальная теория судебных доказательств.