Докер
Шрифт:
«Саша, сообщаем вам, что все живы и здоровы и чувствуем себя хорошо. Саша, еще сообщаем вам, что оба твои письма получили, которым были очень рады. Саша, также получили твое фото. Саша, из деревни получили письмо, но о ваших родителях ничего не пишут. Саша, мы очень сожалеем, что вам еще раз не пришлось побывать у нас…»
Снова стучат в дверь.
— Да, — говорит Махмудов.
Входит новый морячок. У этого, в отличие от первых двух, решительный шаг, решительное лицо, решительный голос.
— Вам пакет, товарищ капитан! Просили передать
— Нет, подожди, — говорит Махмудов, рассматривая пакет со всех сторон. — Чего вы с этим пакетом морочите мне голову? Опять от интенданта?..
Да, это тот самый пакет, с которым приходили первые два моряка, но не решились вручить командиру роты.
— Не могу знать, товарищ капитан! — рубит моряк.
— Какой же ты тогда связной?.. — Махмудов распечатывает пакет, вытаскивает из него бумажку, пробегает первые строчки — и багровеет, ругается по-азербайджански. Снова мечется по комнате.
Я протягиваю руку, он сует мне письмо. Я читаю. Письмо из отдела тыла штаба бригады. (Как там указано, пятое за последние три дня.) В письме капитану Махмудову категорически предлагается сегодня же сдать все обмундирование, оружие и личные вещи «пропавших без вести моряков отдельной роты автоматчиков».
— В очках этот интендант? — спрашивает Махмудов, налетев на связного.
— Так точно, товарищ капитан! — рубит моряк. — Как вы угадали, товарищ капитан?
— Сволочь он! Потому и угадал!.
Махмудов садится к столу и в каком-то бешеном порыве пишет ответ интенданту. Достает из тумбочки конверт, запечатывает письмо, протягивает моряку. Говорит:
— Хотя ты и хороший парень, но в связные не годишься!. Откомандировываю тебя обратно к разведчикам! Служи у Фомина! А этому интенданту скажи: если он появится у нашего дома, Махмудов сам, вот этими руками, прострочит его из автомата. И еще скажи ему: только через сорок дней — если они погибли! — он получит от меня свое интендантское барахло! Только через сорок! Если они не придут его счастье! Но они придут! — выкрикивает он. — У меня не такие ребята, чтобы «без вести пропасть»! Сам знаешь, какие это ребята, — произносит он уже шепотом, чуть ли не задыхаясь. Машет рукой: — Можешь идти!
Моряк круто поворачивается и вылетает из комнаты.
Махмудов еще минуту стоит неподвижно, в каком-то оцепенении.
— Нет, я сам должен поговорить с этим интендантом! Я ему должен сказать пару теплых слов!..
И с тем уходит.
«Да, горяч кавказец, — думаю я про Махмудова, — но справедлив! До интендантского ли имущества ему сейчас?»
Я долго жду капитана. От нечего делать смотрю в потолок, перебираю свои воспоминания о Кировабаде. Вспоминаю посещение могилы Низами. Находится она не так уж близко от города. Со мной идет сотрудник местной газеты Зейналов. В дороге нам попадаются развалины крепостных стен, заброшенные колодцы, обломки глиняной посуды. Зейналов поднимает с земли розовый черепок, внимательно рассматривает на нем узоры и спрашивает меня:
— Сколько, по-вашему, лет этому черепку?
— Ну, наверное, двести, — наугад отвечаю я.
— Восемьсот! — говорит он.
— Почему восемьсот, а не тысяча лет? — спрашиваю я.
— Потому что мы находимся над старым городом, разрушенным за три года до рождения Низами. Вон, видите котлован? Там как раз идут раскопки.
Мы направляемся к котловану. Знакомимся с руководителем экспедиции профессором Джафар-заде. Он нам рассказывает про находки среди развалин старой Гянджи.
Да, я и понятия не имел, что так много претерпела за свою долгую историю Гянджа.
В седьмом веке Гянджу разорили арабы. До них город был ограблен и разрушен персами. Потом пришли хазары, началась война хазар с арабами, и город опять сильно пострадал. Через некоторое время городом овладел турецкий эмир Вузан, а после землетрясения, во время которого город был снова разрушен, — грузинский царь Дмитрий. Через двести лет у стен Гянджи появился Тимур. Потом опять турки, после них персы во главе с Шах-Аббасом, и снова турки. Уже после изгнания турок город перенесли на то место, где он сейчас находится.
Попрощавшись с профессором, мы продолжаем свой путь.
Слева от нас проходит железная дорога. То и дело проносятся тяжелые товарные составы с нефтью, лесом, машинами, хлебом.
Справа по пыльной дороге на заготпункт едут арбы, запряженные буйволами. В арбах — горы хлопка.
Спутник мой обращается к возчику первой арбы:
— Отец, далеко ли до могилы Низами?
Тот рад побеседовать с нами, говорит:
— Вон, видите там, вдали, меж столбов белый камень? Это и есть могила Ших-Низами. Сами откуда будете?
Поговорив со стариком, мы с Зейналовым продолжаем свой путь, огибая хлопковые поля, но не сводя глаз с белого камня.
А на полях мелькают красные и белые платочки сборщиц. Молодые девушки проворно, обеими руками, собирают хлопок и поют.
Хотя уже осень, но солнце печет по-летнему. Решив немного отдохнуть, мы ищем тень, идем к сараю, у которого стоят трактора. Рядом обедают трактористы. Нас приглашают к столу, угощают белым виноградом.
— Чудный виноград! — говорю я.
— Изумительный! — соглашается Зейналов.
— Гянджинский виноград — лучший в мире! — говорит молоденький тракторист.
— Шутите! — смеется старший среди трактористов. — Самый обыкновенный виноград.
Мы благодарим гостеприимных трактористов и идем дальше. Снова огибаем одно хлопковое поле за другим. Белый камень все ближе, ближе. Наконец мы добираемся до него. Это мраморный обелиск на таком же мраморном основании.
Мы кланяемся могиле великого Низами, отходим в сторону и долго стоим в глубоком молчании.
Я просыпаюсь под утро. Тянусь за папиросой. Закурив, смотрю на койку Махмудова. Капитана нет, постель его аккуратно застлана.