Докер

Холопов Георгий Константинович

— Я вам принес папироску, Николай Лексеич, — сказал Мартын в слезах.

Бурлаченко откинул голову и навсегда замолк.

Алеховщина,

ноябрь 1942 г.

МАХМУДОВ ЖДЕТ АВТОМАТЧИКОВ

Конец марта. Третий день бушует буран. Замело все дороги. Грузовичок наш почти ощупью пробирается вперед. То и дело мне и моим спутникам, едущим в Ленинград, приходится выпрыгивать из кузова, брать в руки лопаты и расчищать дорогу. Ноги у меня одеревенели от холода, и я чувствую озноб во всем теле.

«Да, это будет совсем некстати, если заболею», — с горечью думаю я.

К полудню наш грузовичок все-таки добирается до села Доможирово. Я вылезаю из кузова — мне уже не выпрыгнуть! — а спутники мои из Алеховщины едут дальше. Им надо сделать крюк, вернуться на станцию Оять, мимо которой мы недавно проезжали, чтобы потом уже ехать в сторону Кобоны, где им предстоит переправа через Дорогу жизни на Ленинград.

Оно широко раскинулось на обоих берегах Ояти — Доможирово. Раньше село было известно тем, что здесь занимались сплавом, гнали барки с дровами в Ленинград. Сейчас в селе редко кого встретишь из местных жителей — одни моряки Дальневосточной морской бригады.

Правда, мне и раньше приходилось бывать в Доможирове. Тогда здесь стояла 3-я морская бригада балтийцев. Сейчас она передвинулась за реку Пашу, занимает оборону от поселка Свирицы и дальше по Свири с выходом на Ладожское озеро, охватывая весь полуостров с мысом Избушечный на севере, а место балтийцев заняли дальневосточники.

Я еле-еле добираюсь до штаба бригады. Захожу к комиссару. Знакомимся. Я говорю ему о своем недомогании и прошу распорядиться положить меня на день или два в бригадный медсанбат.

— Конечно, мы вас можем взять в медсанбат, — отвечает комиссар. — Но не полежать ли вам, пока вы не поправитесь, у наших автоматчиков, в отдельной роте?.. Врача к вам пришлют. И вам будет хорошо — отдельный дом, тишина, домашние условия, — и нам бы вы помогли.

— Чем же, интересно? — спрашиваю я.

— А вот чем! Своим присутствием вы бы скрасили одиночество капитана Махмудова, командира автоматчиков. Вы знаете, какая трагедия случилась с его ротой в районе «Зубец»?

— Краешком уха слыхал, но подробностей не знаю, — говорю я.

— Ну, тогда я вам расскажу, — говорит комиссар, — чтобы вы были в курсе дела…

Я слушаю его, на время забыв о своем недомогании.

Это случилось в ночь с 15 на 16 марта 1942 года.

Перед отдельной ротой автоматчиков и 2-м батальоном морской бригады была поставлена задача: напасть на укрепленный пункт противника «Зубец», разгромить его; автоматчикам после этого оседлать дорогу, идущую на деревню Гумбарицы, и ждать подкрепления.

Автоматчики зашли в тыл противника через Ладожское озеро, начали бой за «Зубец», но не были поддержаны 2-м батальоном, который опоздал с выступлением, к тому же роты сбились с пути в лесу. В итоге — не получилось взаимодействия. Автоматчикам пришлось действовать самостоятельно. Но силы у них по сравнению с противником были небольшие, автоматчиков окружили, а когда в этот район наконец-то подошел 2-й батальон, то он был встречен таким сильным артиллерийским огнем, что был вынужден, понеся большие потери, отойти на исходные позиции.

В этой операции отдельную роту автоматчиков возглавляли помощник командира роты и политрук роты. Командир роты Махмудов в это время лежал в постели. У него была обморожена левая рука в ночной разведке 7 марта, к тому же он был сильно простужен. Как ни просил Махмудов, командир бригады не пустил его с ротой…

Комиссар замолкает и задумчиво смотрит в окно.

— А как бы вы поступили, товарищ комиссар? — спрашиваю я.

— Возможно, комбриг был прав, принимая такое решение. Но мне кажется, что надо было принять во внимание и настойчивую просьбу командира роты. Я хорошо знаю чувства бойца, когда он идет в бой без командира или когда командир выбывает из строя. В действиях его порою наступает и неуверенность, и нерешительность…

— Какова сейчас судьба окруженной роты?

— Несколько дней назад в районе «Зубец» еще слышался сильный бой, — говорит комиссар. — Потом, постепенно, все стало стихать. Радио противника передало, что окруженная рота вся уничтожена. Да и наша воздушная разведка донесла…

— Никак их нельзя было спасти?

— Как их спасешь? Противник подтянул в этот район большие силы. Чтобы спасти автоматчиков, нужно было бы затеять серьезную операцию, а это сейчас никак не входит в задачи армии. Наше дело пока сидеть в активной обороне. Недалеко — Ленинград. Рисковать мы не можем.

Я встаю, ссылаюсь на нездоровье и, попрощавшись, выхожу из жарко натопленной комнаты.

На улице по-прежнему сильно метет. По еле угадываемой тропке я иду через Оять на другой берег. Но то и дело тропка пропадает, и я по пояс увязаю в снежном сугробе.

Я иду по улице и ищу дом с вышкой на крыше. Но его не видно сквозь снежный вихрь. Я прохожу мимо занесенных снегом домов и останавливаюсь перед избой, развороченной прямым попаданием бомбы. Мне рассказали, как это случилось. Ночью над селом пролетел вражеский самолет, и летчик сбросил одну-единственную бомбу. И она попала в эту избу. А в ней жил лейтенант, командир взвода, со своим связным. От нечего делать они играли в «козла». Жил в избе еще мальчик лет двенадцати Вова Афонин, — родители его увезли малышей и через несколько дней должны вернуться за ним и оставленными вещами. Бомба разнесла избу, убила лейтенанта и его связного. А Вова остался жив. Он за несколько секунд до этого выбежал во двор по малой нужде.

Потом я прохожу мимо самого большого дома в Доможирове. Здесь раньше, наверное, была школа, а сейчас располагается медсанбат. Из ворот показывается похоронная процессия — выносят гробы, обитые кумачом. Хоронят лейтенанта и его связного.

Пройдя еще некоторое время по улице, я наконец вижу дом с вышкой на крыше. Но тут уже почти окраина села.

На крыше стоит дозорный. У дверей — автоматчик.

— Как бы мне увидеть капитана Махмудова? — спрашиваю я у автоматчика.

— Вы интендант? — в свою очередь спрашивает он меня.

— Нет, не интендант, — говорю я. — С чего вы это взяли?

— Ну и хорошо! А то ходят тут, — с недовольным видом произносит автоматчик, — нервы только треплют капитану… Это не о вас ли звонили из политотдела?

— Наверное, — говорю я.

— Тогда заходите. Подождите капитана. Погрейтесь у печки.

Я захожу в дом. Полупустая комната, кажется канцелярия, хотя вдоль стены стоят топчаны с постелью. На стенах всюду висят фотографии моряков.

— Где же может быть капитан? — спрашиваю я.