Докер
Шрифт:
Тогда расчеты орудий, командиры и комиссары батарей, ездовые, повара, связисты, разведчики, санитары и ветеринары — все вышли на строительство двухкилометрового моста. Запылали костры. Застучали топоры. Задымили походные солдатские кухни. Артиллеристы валили подряд сосну, ель, березу и носили их на болото. Бревно к бревну — так строился этот необыкновенный мост.
Закончив мост артиллеристы, не выпуская из рук топоров, миновали болото, прошли дальше по лесу, начали выкорчевывать пни, расширять просеку, заделывать ухабы, строить
— Вперед, батарейцы!.. — то и дело слышался охрипший голос капитана Бурлаченко.
В полдень первое орудие установили на огневой позиции. Потом были установлены и остальные орудия. Связисты наладили связь, и вскоре во всех батареях послышалась команда с наблюдательного пункта:
— Огонь!..
Вместе с пехотинцами в бой за высоту «Голую» шел и комбат Бурлаченко. То ползком, то по колено проваливаясь в ямы и канавы, то короткими и быстрыми перебежками, он пробирался все вперед и вперед, и неотступно от него, с аппаратом за плечами, тянул за собой провод Мартын.
У подножия высоты противник встретил нашу пехоту пулеметным огнем. Немцы сидели в блиндажах и хорошо замаскированных дзотах. Пехоте пришлось залечь. Тогда Бурлаченко потребовал «огонька». Через какую-нибудь минуту над его головой зашуршали снаряды. Они рвались на высоте. Огневые точки одна за другой взлетали вверх. Враги, оставшиеся в живых, беспорядочно отстреливаясь, стали отходить. Пехота поднялась в атаку.
Высота была занята. Солдаты благодарили комбата за «огонек». Бурлаченко говорил: «Вы их благодарите», — подразумевая батарейцев.
Наступила ночь. В оборону гитлеровцев на машинах спешно подбрасывались резервы. Машины гудели всю ночь. Под утро немцы пошли в контратаку. Рота заняла круговую оборону и отбила врага. Через полчаса немцы снова пошли в контратаку. И снова их отбили. Еще через полчаса, с новыми силами, немцы предприняли третью контратаку. Тогда на помощь нашим солдатам пришел комбат Бурлаченко. Он выдвинулся вперед и под самым носом противника потребовал «огонька». Снаряды рвались в лощине, у подножия высоты. Фашисты не видели Бурлаченко, а он их видел, укрывшись за валуном, откуда и корректировал огонь батареи.
Оставив убитых и раненых, немцы отошли. И вслед за ними последовали снаряды. Тогда немцы остервенело рванулись вперед. И снаряды, послушные голосу Бурлаченко, тоже отступили.
Гитлеровцы не могли примириться с потерей высоты «Голая». Утром они предприняли четвертую контратаку. Патроны у наших солдат и пулеметчиков были на исходе, и они отвечали редким огнем. Высота находилась под угрозой.
Тогда комбат Бурлаченко вновь выдвинулся вперед, навстречу гитлеровцам. Точной корректировкой огня он заставил их дрогнуть и отступить.
И хотя немцы понесли немалые потери, но они сделали еще одну попытку прорваться. Вот, кажется, они уже достигли скатов высоты. Но врага опять встретил комбат Бурлаченко. Он потребовал огонь
До трехсот снарядов на этот раз выпустила батарея Бурлаченко. Артиллеристы вели огонь до тех пор, пока на орудиях не начинала тлеть краска. Тогда они делали короткий перерыв, раскаленный ствол обкладывали мокрой ветошью и снова вели огонь.
Последняя контратака гитлеровцев на этот раз была отбита окончательно. Они больше не совались к высоте, подступы к которой были завалены трупами их солдат и офицеров.
Но очередью вражеского автоматчика смертельно был ранен в живот комбат Бурлаченко.
Бурлаченко втащили в блиндаж, сделали перевязку. Рубаха и бинты сразу же пропитались кровью. Нужно было его срочно вывезти в тыл, но в это время по высоте повела огонь тяжелая немецкая артиллерия.
В слезах связисты и разведчики отошли от комбата, готовые плакать навзрыд. Один только Мартын не уходил, прислушиваясь к глухому бормотанию Бурлаченко. Вот ему послышалось:
— Мне бы папиросочку… Цыганочку Азу…
Мартын подошел к товарищам, спросил:
— Как думаете, братва, папироской он бредит или этой самой цыганочкой?
— Чудак человек!.. Папироску, конечно, хочет… Перед смертью завсегда, говорят, покурить хочется…
— Вот оно как!
Никто из разведчиков и связистов не заметил, как Мартын вышел из блиндажа, выбрался на ту сторону высоты и побежал во весь дух. Вслед ему скрывающаяся в лесной чаще вражеская «кукушка» дала две автоматные очереди, но Мартын благополучно добежал до дороги, потом бежал по ней, пока не наткнулся на обоз и на колонну солдат. Он поднял руку и, побледневший, задыхаясь, прокричал:
— Ребятки!.. У меня умирает комбат… Замечательный человек… Лежит он с тяжелой раной… Перед смертью ему хочется покурить, а папироски нигде не достать! Может, дадите махорочки на цигарку?..
Солдаты заволновались: «О каком это комбате идет речь? Кто такой Мартын? И откуда они могут достать махорки, когда самим нечего курить?»
— А вот, ребятки, как мы соберем махорки на цигарку! Пусть каждый вывернет карманы! По нескольку махоринок у каждого найдется! — Он оторвал угол газеты, скрутил козью ножку и пошел по рядам. — А ну, ребятки, поторопись!..
Набив цигарку махоркой, он крепко зажал ее в руке и бросился бежать обратно. Его опять в лесной чаще автоматной очередью встретила «кукушка». Но он прорвался на высоту.
Мартын вбежал в блиндаж, упал на колени, приподнял голову Бурлаченко.
— Я принес папироску, Николай Лексеич, — проговорил он, — принес вашу «цыганочку», покурите вот…
Бурлаченко бредил. Но, услышав «папироска», он, как когда-то на перекрестках улиц, мальчишкой, стал выкрикивать:
— Папиросы, спички!.. Папиросы, спички, гоп мои сестрички!