Долг. Мемуары министра войны
Шрифт:
Да потому, что, несмотря на всеобщую «приятность», добиться чего-либо внятного и вразумительного было чертовски трудно, даже в разгар двух войн. Бюрократическая инерция, сами масштабы Пентагона, внутренние конфликты в системе исполнительной власти, межпартийный разлад в конгрессе по каждому вопросу, споры вокруг оборонного бюджета, ограниченность и целенаправленная лоббистская корысть множества конгрессменов, «перетягивание каната» в Белом доме и СНБ, особенно при Обаме, стремление контролировать все и вся, мелочная опека… В результате каждый шаг, каждое действие превращались в источник потенциального конфликта и постоянного стресса – в гораздо большей степени, нежели в прежние времена, когда я занимал пост директора Центрального разведывательного управления. Я охотно ввязывался в эти схватки, особенно отстаивая интересы войск и успех их миссии; время от времени я даже, признаюсь,
Многие из этих конфликтов я описал на предыдущих страницах. Я старался честно излагать свои мысли, не скрывал ошибок и по мере сил старался быть объективным в описании поступков и мотивов других людей. Уверен, некоторые, если не многие, сочтут, что я, как говорится, перегнул палку, в особенности там, где позволял себе критику. Что ж, в завершение своих весьма личных мемуаров я хочу подняться над сугубо конкретными вопросами и поговорить о широкой «панораме событий» при двух президентах – ведь я был непосредственным участником многих процессов и событий.
Меня призвали на государственную службу, чтобы я помог спасти войну в Ираке, а позднее, как оказалось, сделать то же самое в случае Афганистана. Если коротко, меня позвали выиграть две войны, причем обе, когда я вступил в должность, велись из рук вон плохо. К моменту, когда я прибыл в Вашингтон, мы уже воевали в Афганистане дольше, чем участвовали во Второй мировой войне, а в Ираке завязли на более длительный срок, чем в свое время на Корейском полуострове. Афганистан в итоге оказался самой долгой военной операцией американской армии за пределами США, а Ирак стоит вторым в этом списке. К концу 2006 года Америку уже тошнило от войны. А конгресс просто не мог слышать это слово.
Еще не так давно разговоры о войнах велись в терминах поражений и побед. С окончания Второй мировой войны минуло почти семьдесят лет, которые наглядно продемонстрировали, что потерпеть поражение в войне по-прежнему возможно (примеры – Вьетнам и, до определенной даты, Ирак), а вот определить победу крайне сложно (подтверждением чему служат корейская война и все последующие конфликты). В декабре 2006 года я рассматривал свои задачи как простые и, скажем так, относительно скромные, но и они виделись почти недостижимыми. Полагаю, я уже объяснил, что надеялся в Ираке стабилизировать ситуацию таким образом, чтобы грядущий вывод американских войск не воспринимался как стратегическое поражение Соединенных Штатов или как катастрофа с глобальными последствиями; в Афганистане же требовалось только сформировать дееспособное местное правительство и создать армию, достаточно сильную, чтобы не допустить возвращение талибов к власти и помешать «Аль-Каиде» снова использовать страну в качестве «стартовой площадки» для террористической деятельности по всему миру. Эти цели были скромнее, чем цели президента Буша; кроме того, я был убежден, что установление демократического правления и организация эффективного управления в обеих странах займет гораздо больше времени, чем предполагала администрация. Смею думать, что мои «минималистские» цели в Ираке достигнуты, а в Афганистане будут достигнуты в ближайшие годы.
Будь я министром обороны США зимой 2002/03 года, не уверен, что посоветовал бы президенту Бушу вторгнуться в Ирак. Поскольку меня принято именовать реалистом во внешней политике – как и моих наставников, Брента Скоукрофта и Збигнева Бжезинского, которые возражали против вторжения, – многие считают, что я высказался бы против войны или каким-то образом предотвратил катастрофу, последовавшую за победоносным началом. Но стоит ли лукавить? Кто знает, что было бы на самом деле десять лет назад? Помнится, тогда я публично поддержал решение президента. Опираясь на свой опыт аналитика ЦРУ, я, возможно, усомнился бы в донесениях разведки о наличии в Ираке оружия массового поражения. А может быть, привел бы те же доводы в пользу сохранения существующего режима и против оккупации Ирака, какие приводил перед войной в Персидском заливе в 1990–1991 годах. Безусловно, я тешу себя надеждой, что после первоначальных успехов я сумел бы предотвратить или смягчить последствия ряда катастрофических решений. Но это лишь мои догадки.
Десять лет спустя очевидны колоссальные расходы на войну в Ираке. Эта война длилась восемь лет, в боях погибли более 4000 американцев и 35 000 военнослужащих получили ранения (количество иракцев в обоих
Как я часто говорил в свою бытность министром, лишь время покажет, оправдало ли вторжение в Ирак грандиозную стоимость этой операции. Исторический вердикт, подозреваю, будет зависеть от того, как станет развиваться Ирак и окажется ли свержение Саддама первой «трещиной» в монументальной «стене» арабского авторитаризма – то есть обеспечит ли наше вторжение в Ирак свободу и стабильность на всем Ближнем Востоке. Впрочем, каков бы ни был ответ на этот вопрос, война навсегда запятнана суровой реальностью: публичное обоснование вторжения – наличие у Ирака химического и биологического оружия, а также ядерной программы – опиралось на ошибочные заключения.
Пусть президент Буш терпеть не мог подобное сопоставление, наши более поздние проблемы в Афганистане, особенно существенное укрепление талибами своего положения к тому времени, когда я стал министром обороны, в значительной степени связаны, на мой взгляд, с нашим вторжением в Ирак. Ресурсы и внимание старшего руководства были сосредоточены не на Афганистане. Цели США в Афганистане – создание боеспособной афганской армии и полиции, установление демократии, формирование минимально эффективного центрального правительства – выглядели ошеломляюще амбициозными (и исторически наивными) на фоне скудных людских и финансовых ресурсов, выделяемых на решение этих задач, особенно до 2009 года. Мы не слишком преуспели на ранних стадиях создания афганских сил безопасности. Предусмотренная изначально численность национальной армии оказалась чрезмерно малой. Мы позволяли сменявшим друг друга командующим пересматривать планы подготовки и графики передачи полномочий и упорно пытались строить афганскую армию по образцу своей, не учитывая региональные особенности и местный менталитет. В действительности подготовка начала приносить сколько-нибудь заметные плоды лишь с 2008 года. При этом мы демонстрировали поистине дремучее невежество во всем, что касалось истории и традиций ключевых племен, кланов, деревень и провинций, влиятельных семей и отдельных авторитетных афганцев.
Президент Обама просто хотел закончить «плохую» войну в Ираке, а «хорошую» войну в Афганистане свести к минимуму, существенно ограничив масштабы и продолжительность вмешательства США в афганские дела. Основная проблема Обамы, если брать Афганистан, заключалась в том, что его политические и мировоззренческие предпочтения (которые, что неудивительно, разделяли советники президента в Белом доме) вступали в противоречие с его собственной провоенной публичной риторикой (особенно в ходе избирательной кампании и даже в документах, составленных в процессе передачи президентской власти), равно как и с почти единодушными рекомендациями старших гражданских и военных советников в Госдепартаменте и министерстве обороны, а также с афганскими реалиями.
Положительным результатом непрерывных дискуссий по поводу афганской стратегии в администрации Обамы оказалось то, что дебаты и последующие решения президента привели к осознанному сужению наших целей – и масштаба амбиций. Я давно считал это необходимым и озвучил свою точку зрения уже на собеседовании с Бушем в ноябре 2006 года.
Решение Обамы резко увеличить численность американских войск в Афганистане в конце 2009 года принималось, как я подробно описал выше, на основе ряда предположений, выдвинутых старшими советниками президента, а именно: что пакистанцев можно вынудить изменить отношение к экстремистам, что из Карзая можно «воспитать» более эффективного президента, что афганскую коррупцию можно одолеть, а репутацию афганского центрального правительства и его возможности – повысить и расширить соответственно. Препятствия на пути достижения этих целей были тщательно изучены, что и привело в итоге к решению Обамы направить подкрепления в Афганистан осенью 2009 года. Тем не менее, думаю, в администрации Обамы многие принимали желаемое за действительное, например, в отношении сотрудничества с Пакистаном или гражданской помощи афганскому правительству и афганскому народу. Когда реальных улучшений в этих «невоенных» сферах так и не произошло, нашлось немало охотников, особенно в Белом доме и Штабе национальной безопасности, объявить стратегию президента, в том числе ее военную составляющую, полностью проваленной и потребовать смены курса.