Долг. Мемуары министра войны

Гейтс Роберт

После переговоров в Шарм-эль-Шейхе мы с Конди на моем самолете отправились в Джидду, экономическую столицу Саудовской Аравии, на аудиенцию у короля Абдаллы. Личной встрече с королем в его дворце предшествовал роскошный банкет. Зал, где проходил банкет, по размерам превосходил добрых пять или шесть баскетбольных площадок, а посредине раскинулся просторный бассейн. Шведский стол включал, должно быть, минимум пятьдесят блюд. Больше всего меня поразил аквариум, от пола до потолка, примерно 75 футов в поперечнике и 30 футов высотой; во время банкета прямо у нас за спинами плавали бесчисленные рыбы, в том числе несколько крупных акул. Когда я спросил одного из саудовцев, как они добиваются, чтобы акулы не пожирали других рыб, он ответил, что важно строго соблюдать график кормления.

У саудитов заведено, что всякая встреча с королем начинается с общей беседы в присутствии всех членов делегации, а затем гостю или гостям положено просить о личной аудиенции. Мы с Конди тоже подчинились этому правилу и имели продолжительную персональную встречу с королем, на которой из посторонних присутствовал только переводчик. Мало найдется дипломатических встреч, которые отложились бы в моей памяти лучше этой. Вдобавок это была единственная встреча с зарубежным лидером, в ходе которой я, министр обороны

США, утратил самообладание. Король Абдалла, грузный мужчина за восемьдесят, явно имеющий серьезные проблемы со здоровьем, держался на удивление бодро, говорил четко и курил одну сигарету за другой. Он требовал полномасштабной военной операции против иранских военных целей, не желая ограничиваться ядерными объектами. Он предупредил, что если мы не нанесем удар по Ирану, саудовцам «придется действовать самостоятельно, дабы защитить свои интересы». Насколько я мог судить, он просил Соединенные Штаты направить американских мужчин и женщин на войну с Ираном, чтобы обеспечить господство Саудовской Аравии в Персидском заливе и в регионе в целом, как если бы мы были наемниками. Король просил американцев пролить кровь, но не уточнил, готовы ли сделать то же самое саудовцы. Он долго говорил о том, что отношение к Соединенным Штатам в регионе меняется, что многие правительства расценивают нашу текущую политику как проявление слабости. Чем дольше я слушал, тем сильнее злился, а потому ответил не совсем дипломатично. Я сказал, что без прямой иранской военной агрессии против сил США или против наших союзников любая попытка президента начать новую «превентивную» войну на Ближнем Востоке скорее всего приведет к импичменту; что наши руки связаны конфликтом в Ираке и что президент согласится использовать военную силу исключительно для защиты жизненно важных американских интересов. Я также прибавил, что сдержанность, которую мы проявляем и которая видится королю нашей основной слабостью, на самом деле есть показатель могущества: ведь мы способны сокрушить любого противника. Я сказал Абдалле, что ни ему, ни кому-либо другому не советую недооценивать силу и крепость Соединенных Штатов: те, кто имел неосторожность так считать – Германская империя в Первую мировую, нацистская Германия, имперская Япония и Советский Союз, – все оказались на свалке истории. Признаюсь, я изрядно завелся. И на этом встреча завершилась.

Почти четыре года спустя, на последней моей встрече с королем в качестве министра обороны, Абдалла с улыбкой припомнил нашу дискуссию в Джидде – дескать, в тот вечер я «перевернул расклад». Король пояснил, что хотел от Соединенных Штатов однозначного ответа по поводу нашей позиции в отношении Ирана, но никак не мог его получить – до того вечера. Он сказал, что моя откровенность заслуживала доверия.

Все лето и всю осень мы старались заручиться одобрением международных санкций против Ирана и убедить Китай и Россию, в частности, ограничить торговые контакты с Ираном; этим усилиям был нанесен катастрофический удар, когда 3 декабря 2007 года спецслужбы США представили совместный секретный доклад «Иран: ядерные намерения и возможности». Уже первое предложение фактически подводило черту под предпринимаемыми мерами: «Мы полагаем, с высокой степенью вероятности, что осенью 2003 года Тегеран остановил свою программу разработки ядерного оружия». Далее в докладе говорилось, что от самой идеи рано или поздно обзавестись ядерным оружием Иран не отказывается и что, пусть на середину 2007 года иранская ядерная программа не перезапущена, «мы не знаем, ведутся ли в настоящее время какие-либо изыскания в данной области». Я посчитал, что мы рискуем утечкой информации и пресса наверняка подхватит эти выводы, вырывая их из контекста, а потому рекомендовал президенту (на что он согласился) опубликовать «общедоступную» версию ключевых положений доклада. За всю свою карьеру в разведке мне не приходилось сталкиваться с документом, который нанес бы больший урон интересам безопасности США и дипломатическим усилиям. Практически во всех странах мира разведывательные службы работают на правительство, следовательно, поддерживают официальную точку зрения. Независимые суждения нашей разведки были решительно непонятны. Соответственно, большинство других стран сразу задались вопросом, какого черта затевает администрация Буша, обнародуя доклад разведки, который прямо противоречит точке зрения администрации и ее дипломатическим усилиям. Мой французский коллега, министр обороны Эрве Моран, охарактеризовал ситуацию весьма точно и красочно: он сказал, что этот доклад для нас «как волос в супе».

Шестого января 2008 года группа из пяти вооруженных иранских быстроходных катеров оказалась в опасной близости от трех военных кораблей США в Персидском заливе. Правила применения силы для наших ВМС в Заливе были предельно ясны: не предпринимать действий, которые могут быть восприняты как провокационные, однако делать все необходимое для защиты своих кораблей. Если иранцы подойдут к нашим кораблям на расстояние «очевидной угрозы», ВМС вправе открыть огонь. Капитан одного из наших кораблей уже готовился отдавать приказ о стрельбе на поражение, когда иранские катера наконец отвернули. Два дня спустя, после некоторых препирательств с Белым домом, мы выложили полное видео инцидента. В тот же день я обсудил по телефону с президентом ряд вопросов, и Буш спросил, что бы я посоветовал, если вдруг иранский катер, начиненный взрывчаткой, потопит военный корабль США. Я дал конкретный ответ – к сожалению, подробности раскрыть не могу, поскольку этот вариант до сих пор рассматривается как возможный, – и мы договорились не упускать этот вопрос из вида.

Когда я начинаю спрашивать себя, что еще может пойти не так, обязательно происходит что-либо плохое. Через неделю или чуть позже я встретился с президентом по вопросам, касающимся старшего военного персонала и планируемых назначений. Было ясно, что Буша что-то грызет; в конце концов он спросил меня: «Что не так с этими адмиралами?» Как уже упоминалось, я знал, что он недоволен адмиралом Майком Макконнеллом, директором Национальной разведки, который дал интервью еженедельнику «Нью-йоркер» и назвал пыткой методику допроса, известную как псевдоутопление; для Буша это была щекотливая тема. Еще президент поделился сомнениями относительно председателя Объединенного комитета начальников штабов, адмирала Маллена, и главы Центрального командования, адмирала Фэллона: он не был уверен, что после избрания нового президента эти двое будут продолжать осуществлять в Ираке выработанную им стратегию. Если так может случиться, не стоит ли их заменить, пока есть время? Буш явно обиделся на несколько заявлений

Фэллона о том, что Соединенные Штаты не должны воевать с Ираном, и на жалобы Маллена, что ситуация в Ираке мешает выделить достаточно ресурсов для войны в Афганистане. На следующий день президент застал меня врасплох, сообщив, что поинтересовался у Петрэуса, готов ли тот возглавить Центральное командование. Дэйв сказал, что нет, что хотел бы уехать в Европу и что у него нет ни малейшего желания кого-либо подсиживать. Вскоре после этого мне позвонил Хэдли, снова по поводу «парней из ВМС». Я спросил Стива – неужели кто-то в составе СНБ начал «охоту» на Фэллона? Он ответил: «Президент и вице-президент сильно беспокоятся». Я уточнил, не связано ли это с его публичными заявлениями в отношении Ирана. Стив сказал: «Да, в основном».

Несколько недель спустя уже Фэллон позвонил мне под вечер и предупредил, что журнал «Эсквайр» собирается в ближайшие дни опубликовать статью о нем и что, вероятно, статья вызовет «кое у кого изжогу». Оценка пресс-службы – а в Вашингтоне обычно эта оценка важнее, чем сама статья, – гласила, что из статьи следует, будто только Лис Фэллон удерживает Буша от нападения на Иран. «Изжога» и вправду началась, прежде всего потому, что эти утверждения не имели ничего общего с действительностью. Но все понимали, впрочем, что президент перестал доверять Фэллону; таков был кумулятивный эффект ряда заявлений адмирала для прессы, из которых рисовался портрет военачальника, серьезно расходящегося с главнокомандующим во взглядах на Ирак и Иран.

Через три дня, 6 марта, Маллен и я прибыли к президенту, который спросил: «У нас что, проблема Макартура [53] ? Он оспаривает решения главнокомандующего?» А мне Буш бросил: «Я знаю, как бы вы поступили, посмей он перечить вам». Я сказал Бушу, что никакой «проблемы Макартура» не наблюдаю, что Фэллон рвется извиниться перед ним. Президент ответил: «Не надо, я не хочу унижать парня, но он загоняет меня в угол». Когда Маллен сказал, что Фэллон должен добровольно подать в отставку, Буш заметил: «Но без давления, без нажима. Если он решится, должно быть ясно, что он собрался уходить сам, исключительно по собственной инициативе. Ведь он сделал столько полезного для страны». И подытожил: «Давайте возьмем паузу и еще подумаем». На следующий день президент снова заговорил со мной о Фэллоне. По его словам, он решил выждать и посмотреть, сообразит ли Фэллон «поступить правильно». Я ответил: «Думаю, рано или поздно мне придется вмешаться. Я не могу держать на службе командира, который не пользуется доверием президента». Буш возразил: «Я не говорил, что не доверяю ему», – на что я сказал: «Хорошо, принимается. Но мое доверие он потерял». Мы вновь договорились не предпринимать пока никаких действий.

53

Имеется в виду генерал Д. Макартур, в годы Второй мировой войны принявший капитуляцию Японии, затем командующий войсками ООН в корейской войне. Будучи внештатным советником президента Эйзенхауэра, опубликовал так называемый меморандум Макартура, в котором предлагал действовать предельно жестко (в частности, использовать против Северной Кореи ядерное оружие), – что шло вразрез с курсом президентской администрации.

По правде сказать, действия Фэллона как военачальника полностью согласовывались с политикой администрации, но вот его общение с прессой создавало иное, категорически неприемлемое впечатление. 7 марта я получил от Фэллона крайне вежливое, написанное от руки письмо с извинениями; в письме упоминалось, что он надеется сохранить свой пост. Тем не менее 11 марта адмирал Фэллон – вероятно, с подачи Маллена – направил председателю ОКНШ и мне по электронной почте просьбу об отставке с должности главы Центркома. «Нынешнее неловкое положение, общественная реакция на расхождения моих взглядов с политикой администрации, а также последствия этих расхождений для исполняемой миссии доказывают правильность моего решения», – писал он. Фэллон продержался на своем посту почти год, не хватило всего пяти дней для ровного счета. Позже в тот же день, на пресс-конференции, я воздал должное его сорокалетнему служению народу США и сказал журналистам (разве что немного преувеличив), что «адмирал Фэллон принял это трудное решение самостоятельно. Я считаю, что это правильный поступок, даже при том что лично я не верю в существенные разногласия между ним и администрацией». Политически Фэллон сделал все верно и с большим достоинством.

Партийные лидеры конгресса в очередной раз оправдали мои ожидания, использовав отставку Фэллона как повод атаковать администрацию. Гарри Рид назвал отставку «еще одним примером того, что независимость и откровенное, непредвзятое суждение экспертов не приветствуются этой администрацией». Нэнси Пелоси заявила, что отставка Фэллона является «потерей для страны, и если она так или иначе спровоцирована администрацией из-за политических разногласий, это усугубляет нашу потерю».

Президент и конгресс ожидают от старших военачальников свободного и честного выражения своего личного и профессионального мнения. Никто не требует от них выражать это мнение через средства массовой информации. Адмирал Уильям Фэллон не последний старший офицер, при мне потерявший работу благодаря слишком вольному общению с прессой.

Администрация нуждалась в новом главе Центркома, и мы с Малленом быстро сошлись на кандидатуре Дэвида Петрэуса. Проблема с внесением непредвиденных изменений в состав высшего военного руководства заключается в том, что всегда наличествует эффект последовательности, оказывающий влияние на другие должности: например, кто должен заменить Петрэуса в Ираке? Я исходил из убеждения, что нам нельзя терять завоеванные позиции; это означало, что новым командующим должен стать человек, обладающий практическим опытом и знаниями не только плана кампании, но и основных игроков с иракской стороны. Рэй Одиерно, едва успевший расстаться с должностью командира корпуса, отвечавшего за повседневные полевые операции в Ираке, и уже представленный на пост заместителя начальника штаба сухопутных войск, казался наилучшим выбором. Обсудив ситуацию с президентом, я объявил 23 апреля, что рекомендую назначить Петрэуса главой Центркома, а Рэю – вернуться в Багдад. Для Одиерно и его семьи это была огромная жертва: возвращаться в Ирак всего через полгода после отъезда, – но он без промедления согласился. Поскольку мы хотели, чтобы Петрэус оставался в Ираке столько, сколько возможно, смену командования решили отложить до начала осени. Генерал-лейтенант Мартин Демпси прекрасно справлялся с работой в качестве исполняющего обязанности главы Центркома, и мы были уверены, что он способен требуемое время нести бремя командования в одиночку.