Долгая ночь
Шрифт:
– Это вечеринка, не так ли? И ты не достаточно взрослая, чтобы идти туда одной. Я поговорю об этом с Эмили и оставлю распоряжение, – сказал он.
– Но, папа, Эмили не любит вечеринок… у нее даже нет подходящего платья или туфель и…
– Я в этом не виноват, – сказал он. – У тебя только одна старшая сестра и, к сожалению, твоя мама не в лучшей форме в эти дни.
– Тогда почему ты снова уезжаешь? – заявила я слишком резко, резче, чем хотела, но я была в отчаянии, расстроенной и злой, и слова срывались с губ сами собой.
У папы чуть глаза на лоб не
– Да как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне! Как ты смеешь быть такой дерзкой! – заорал он, выходя из-за стола.
Я моментально съежилась от страха, сидя на стуле.
– Прости, папа, я не думала дерзить, – закричала я, и слезы полились до того, как он успел поднять руку. Мой плач успокоил бурю его гнева, и он стоял надо мной некоторое время, кипя от злости.
Затем он указал на дверь и сказал, сдерживая ярость:
– Марш в свою комнату и сиди там, пока я не позволю тебе выйти оттуда, слышишь? И в школу ты не пойдешь, пока я не разрешу.
– Но, папа…
– Ты не выйдешь из своей комнаты! – приказал он. Я опустила взгляд.
– Марш наверх!
Медленно поднявшись и опустив голову, я пошла к двери, подгоняемая папой.
– Иди, убирайся наверх и закрой за собой дверь. Я не желаю ни видеть, ни слышать тебя, – пророкотал он.
Мое сердце тяжело билось, а ноги были как ватные. Папа так орал, что вся прислуга повысовывалась из дверей. Я увидела Веру и Тотти в дверях столовой, и Эмили, наблюдающую все это с лестницы.
– Эта девчонка будет наказана, – объявил папа. – Она не ступит ногой за пределы своей комнаты, пока я не разрешу. Миссис Слоуп, проследите, чтобы еду ей принесли в комнату.
– Да, сэр, – сказала Вера.
Голова Эмили на тонкой шее закивала, когда я проходила мимо. Она поджала губы, а ее глаза стали маленькими и колючими. Я знала, что она получила еще одну возможность подтвердить свои убеждения, что я – зло. Ее ничто не трогало, даже интересы мамы. Я вошла в свою комнату, закрыла дверь и молилась о том, чтобы папа быстрее успокоился и отпустил меня на торжество.
Но этого не случилось. Он уехал из Мидоуз по делам, не разрешив мне даже выходить из комнаты. Я проводила все время за чтением или сидела возле окна, глядя на поля, надеясь и молясь, что папа смягчится и простит мою дерзость. Но никто не принял участия в моей судьбе. У мамы опять помутился рассудок, и она ушла в свой собственный мир, а Эмили только ликовала, глядя на мое положение. Защитника у меня не было. Я упросила Веру попросить папу придти ко мне. Но когда она вернулась, чтобы принести мне еду, то сообщила, что он только покачал головой и сказал, что сейчас у него нет времени на всякую чепуху, и пусть «она подумает над своим поведением подольше».
Я потеряла всякую надежду.
– Я помянула о торжестве, – призналась Вера и в моем сердце затеплилась надежда.
– И, что?
– Он сказал, что Эмили не пойдет, и бесполезно
– Спасибо за попытку, Вера, – сказала я, и она ушла.
Я была уверена, что Нильс спрашивал обо мне, но, конечно, не получил ответа от Эмили. В день торжества, он пришел в Мидоуз и попросил о встрече со мной. Вере пришлось сообщить ему, что я наказана, и ко мне никого не пускают. Он ушел.
– Ну, зато он знает, что случилось, – пробормотала я, когда Вера сообщила о его визите. – Он что-нибудь еще сказал?
– Нет, но вид у него был такой, как-будто ему тоже не разрешили идти на вечеринку, – сказала Вера.
Тот день тянулся медленно. Я сидела у окна, наблюдая как сгущаются сумерки. На кровати у меня лежало расправленным мое лучшее платье, а на полу стояли самые хорошенькие туфли, в которых я мечтала танцевать до упаду.
Однажды, когда у мамы наступило прояснение, она дала мне поносить свое изумрудное ожерелье с парным к нему изумрудным браслетом. Изумрудные тона были и в моем платье. Время от времени я поглядывала на все это, страстно желая и мечтая все это надеть.
После наступления темноты я так и сделала. Я представила, что папа разрешил мне пойти на вечер. Я приняла ванну, а затем села за туалетный столик и принялась расчесывать и укладывать волосы. Потом я одела свое платье, приготовленное для вечера, туфли, драгоценности, которые дала мне мама. Вера, принесшая мне обед, была шокирована, но ей очень понравилось.
– Ты выглядишь так мило, дорогая, – сказала она. – Мне жаль, что ты не смогла пойти.
– Но я собираюсь, Вера, – сообщила ей я. – Я собираюсь представить себе, что я – на этом вечере.
Она засмеялась и приоткрыла завесу над своим прошлым:
– Когда я была в твоем возрасте, я ходила на плантацию Пендлетонов, когда у них было какое-нибудь торжество, и я прокрадывалась так близко, как только могла, и глазела на всех этих разодетых женщин в белых атласных и муслиновых бальных платьях и галантных мужчин в жилетах и галстуках. Я слушала смех и музыку, доносившуюся из открытых окон, я танцевала, закрыв глаза, представляя, что я – модно одетая молодая леди. Конечно, это была неправда. Ну, – добавила она, пожимая плечами, – уверена, что у тебя еще будут вечеринки, и в другой раз ты будешь одета и выглядеть так же, как и сейчас. Спокойной ночи, дорогая, – пожелала она и вышла.
Я почти не ела, а мой взгляд не отрывался от стрелки часов. Я старалась представить, что происходит в этот час у Томпсонов. Сейчас прибывают гости. Играет музыка. Близнецы встречают каждого в дверях. Мне было жаль Нильса, которому, я знала, пришлось быть вместе с семьей и стараться выглядеть счастливым. Без сомнения, он думает обо мне. Немного погодя, я представила, что гости танцуют. Если бы я была там, Нильс пригласил бы меня. Я представила себя на вечере. Я начала крутиться, напевая, по моей маленькой комнатке, воображая, что рука Нильса лежит на моей талии, а моя рука в его. Все присутствующие на вечере наблюдают за нами. Мы самая красивая молодая пара.