Долгий путь к себе
Шрифт:
— Нечего головой попусту рисковать, — сказал Выговский.
— А не рисковать, так и жить незачем. — сказал Хмельницкий и поласкал рукою шею коня. — Ничего! Победы пережили, переживем и срам.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Казаки и без татар хорошо стояли. На следующей же день после бегства хана они отбили все атаки польского войска, потеряв мало, а у врага уничтожив добрых четыре тысячи жолнеров.
Ночь без гетмана была дождливая, ветреная, но
Поляки проснулись, а перед ними крепость.
Без гетмана, однако, войску нельзя. Искали казаки Хмельницкого, посылали к хану полковников, но хан гетмана им не показал, а потом и совсем ушел из-под Берестечка.
И тогда казаки стали выбирать себе иного гетмана. Выкрикнули Филона Джалалию. Старый полковник от булавы отказался, но в наказные гетманы пошел.
Поляки стояли, особой прыти от окруженного, обезглавленного войска не ожидая, и поплатились.
Наказной гетман вывел казаков ночью на вылазку, и полк наемников был вырезан подчистую. Победа была немалая. Но тут начались между полковниками споры и раздоры. Одни стояли на том, что нужно напасть и порубать в куски проклятую шляхту. Другие хотели отсидеться. Филон Джалалия был горячий казак, но в бесшабашном нападении он видел погибель Войску.
Поползли по лагерю слухи: измена! Реестровые хотят удрать, уже два полковника перебежали к полякам. Один был Крыса, а назвать второго никто не мог, но все упрямо твердили: два изменника к Потоцкому ушли.
Павел Мыльский сидел в окопе с Тарасом Дейнекой. Дейнеки промеж себя почитали его за старшего брата. Остальных братьев Павел Мыльский так и не узнал, как зовут.
— Мы не Юрко, не Федько, не Богданко — мы Дейнеки: единый человек! — весело отвечали они на вопрос об имени и называли себя по-разному, забавляясь этой своей постоянной игрой.
Было затишье. Король присылал своего дворянина, обещал всем казакам помилование, если они повяжут и выдадут полковников. По этому случаю собралась рада, но часть казаков оставались в окопах, в охранении.
В небе над головами Павла и Тараса напевал свою радостную песню жаворонок.
— Невезучий ты, хлопец. — Тарас поглядел на пана Мыльского сбоку, засмеялся.
— Почему ты так решил?
— Да потому и решил. За поляков воевал, а мы как раз лупили поляков в хвост и в гриву. Стал за нас воевать, нас лупят.
— Ничего! Зато я живучий.
— Это дело не последнее, — согласился Дейнека и кивнул в сторону рады. — Как галки, раскричались.
Рада и впрямь вышла не рада, а выдери глаза! Схватились реестровые с теми, кто в реестре не состоял. Голытьба захотела себе нового гетмана. Выкликнула Матвея Гладкого. Полковник от гетманской булавы напрочь отказался, но в наказные гетманы пошел вместо Филона Джалалии. Королю послали отказ в его требованиях, а вот вести казацкое войско на большой бой Матвей Гладкий тоже не решился.
И
— Слушайте меня, казаки! Я не дам Войску погибнуть!
Лагерь повеселел. Отовсюду неслось:
— Богун приказал!
— Богун тебе задаст перцу!
Казаки совершили несколько вылазок, и все удачные, не такие, как прежние, но все же для осаждавших болезненные.
— А теперь надо уходить, да так, чтоб след наш простыл, пока враги спохватятся.
На губах улыбка, в глазах лезвие клинка. Богун сразу был в десяти местах.
— Да он колдун! — шептали о нем казаки друг другу.
Все телеги, все дерево, какое нашлось в таборе, было переправлено на болото. Вывести войско через топь — вот что задумал Богун. Гатили болото ночью. К утру хлипкая дорога была готова, и Богун приказал переправить для начала пушки, а для прикрытия их послал наперед конный полк.
— Бросают! Реестровые как крысы бегут! Спасайся! Измена!
Разметав все заслоны, толпы потерявших головы людей валили на узкую деревянную дорогу, проламывали ее, давили друг друга, тонули, сбрасывали в топь пушки.
Польский лагерь пробудился от многоголосого вопля, стоявшего над казачьим табором.
Князь Иеремия, не любивший впадать в раздумье, приказал своим хоругвям:
— Вперед!
Поляки ворвались в табор, почти не встретив сопротивления.
Богун сбил вокруг себя конницу.
— Нехай! Пробьемся!
Его полк и все, кто успел пристать к нему, прорубились через польские заслоны и ушли в степь, на Винницу.
С малыми потерями вывел свой полк Мартын Пушкаренко.
— Бросили! Бросили!
Крик этот, как туча над головой. Где-то совсем рядом солнце и благодать, а здесь, под тучей, градом сечет.
Павел Мыльский метался с братьями Дейнеками по лагерю. Поляки наступали со всех сторон.
Людей было множество, но каждый отбивался на свой страх и риск, а с болота клокотал, бился предсмертный вопль тонущих.
— А уходить все-таки через болото надо, — сказал Павел Мыльский Дейнекам. — На островках отсидимся.
Побежали, огибая центр табора, где уже вовсю резвились польские драгуны.
Оглянувшись, Павел увидал женщину в ярких юбках, удиравшую в их сторону, к болоту. Ее догонял драгун. Догнал. Она, точно кошка перед собакой, ощерилась, изогнулась, толкая руками на драгуна сам воздух, но драгун рубанул сверху вниз саблей и, не оглянувшись на убитую, кинул взгляд перед собой и выбрал пана Мыльского.
Павел понял это. Он побежал, но не из последних сил, а так, чтобы дышать ровнее, на ходу вытаскивая из-за пояса пистолет. Обернулся, увидал накатывающего горой драгуна, выстрелил ему в грудь. Драгун, уже занесший саблю, юркнул сверху вниз — так дети в воду окунаются — и выпал из седла. Пан Мыльский успел схватить коня под уздцы, и в следующее мгновение ноги его стояли в стременах.