Долгое дело
Шрифт:
Добровольная исповедь.
Расставалась, встречалась, выходила замуж, разводилась, а молодость-то прошла. Время, время…
Смотришь на какого-нибудь заслуженного: давно ли он снимался в роли директорского сынка, а теперь и сам играет директора. Эта артистка была тоненькой гвоздичкой, а теперь идёт, как через брёвна перешагивает. Тот артист скакал на коне, прыгал с вышки, рубился на саблях, и всё сам, а теперь с трудом ездит в лифте. А эта-то, эта играла в ТЮЗе школьницу с
Стало и мне тридцать. Тридцать-то мне стало, а вот стала ли я богом? Отвечу коротко: кто умеет жить, тот и бог. Я умерла.
Светлана пришла в сквер за полчаса. Она села на край пустой скамейки, сложила руки на коленях и тихо вздохнула.
Бывали свидания у неё и раньше. Она спешила, опаздывала, радовалась, радуясь, пожалуй, не встрече с человеком, а тому, что выросла и уже может ходить на свидания, как дама. Теперь было не так — теперь слабели ноги, забывался родной язык и всё стыло в груди. И она боялась, сама не зная кого и чего. Нет, знала — инспектора. Эти свидания чем-то походили на те экзамены в вуз, на которых она дважды проваливалась. Но пойдёт сдавать и в третий раз. Как и будет ходить на эти свидания, пока они не кончатся, скорее всего, как-нибудь неожиданно и сразу. У него же дикая работа. Однажды он уйдёт в ночь или уедет в какой-нибудь уголок Союза и больше не появится…
Узкий сквер тянулся вдоль панели. На рабатках вечно белели бессмертники. Утоптанный песок дорожек был жёлт и сух. Но в середине сквера сочно зеленел громадный квадрат травы, которую почти ежедневно подрезали.
Светлана поглядывала на автобусную остановку, хотя Вадим мог появиться в любом месте — выпрыгнуть из тех бессмертников. Час «пик»… Автобусы тяжелы и неповоротливы, как жуки. Из открывшейся двери вывалился рыжий парень, успел стать на ноги и заковылял по скверу. Он дошёл до скамейки, сел на другой край и начал сосредоточенно массировать ногу.
Полчаса минули незаметно, хотя и ждала. Вроде бы посвободнее стали автобусы. Вроде бы посинел воздух. И вроде бы потянуло холодком от сочной травы.
Рыжий парень не уходил. Он озирался, поглядывал на неё и грабил пятернёй свою шевелюру. И казалось, что запоздалый солнечный луч проскочил где-то меж стен и стенок и пал на его волосы, отчего те загорелись. Чего сидит… Помассировал — и уходи.
Тихий толчок — не сердца, а сразу всей крови — тревожно и радостно стукнул в грудь. Она хотела встать, но что-то её задержало. Может быть, пропали силы. Она улыбнулась, встречая…
Вадим шёл по дорожке, так и появившись ниоткуда. Его глаза пусто смотрели в даль, за границу сквера. Он поравнялся со Светланой, чуть придержал шаг, всё-таки прошёл дальше, вернулся и стал разглядывать рыжего. Глянув на часы, инспектор вздохнул и сел на скамейку между ними — рыжим и ею.
Она сидела как неживая. Петельников тускло смотрел в песок. Рыжий шуршал пальцами в жёсткой шевелюре.
— Вадим, что с вами?
— Вы что-то сказали? — оживился он, поворачиваясь.
Она не ответила, задышав, как от груза.
— О, Светлана! — Теперь изумился он, обретая смысл в глазах. — Это вы?
— Я, просто согласилась она.
— А где же ваши синие глаза с детскими ресничками? А где короткие светлые волосы? Где телесные губы? Где беретик? Я уж не спрашиваю, где ваша таинственная улыбка Моны Лизы…
Ей показалось, что из недр земли прорвался опаляющий жар или крутой кипяток, который сейчас мигом смоет с её щёк пудру, растворит помаду на губах, очистит ресницы, унесёт дорогой парик и модную шляпку. Но этот же кипяток, добежав до глаз, остынет там слезами… Она неделю готовилась. Сто двадцать рублей на парик, выстояла очередь за французской помадой, шляпка по знакомству. Она неделю ждала этого вечера, поэтому слёзы шли из своих тайников на свет божий.
Но Вадим их остановил, взяв её за руку:
— Светлана, я понимаю, что шляпка от Диора. Вы знаете как воруют шедевры живописи? На этих шедеврах, на подлинниках, рисуют какой-нибудь пейзажик. И вывозят. Так и вы: на Моне Лизе намалевали портрет эстрадной певицы. Сечёте, какой я подвожу под вас комплимент?
Она оттаянно улыбнулась, мельком заметив, что рыжий парень слушает во всё ухо.
— Света, мне нужно сказать вам жутко важную штуку. Так что вы приготовьтесь. Кстати, куда мы сегодня пойдём?
— Мне всё равно…
Они встали и медленно пошли к улице. И она вновь ощутила ту пустоту в груди, которая иногда её поднимала, и тогда ноги почти не касались асфальта.
— Ну, в этом театре мы с вами были… Светлана, наступит время, когда забелеют такие объявления: «Тресту номер — шестнадцать требуются настоящие мужчины». Это я о себе.
Она привыкла к его шуткам, не привыкнув к их неожиданному превращению в свою противоположность. И теперь ждала серьёзной мысли.
— В филармонию билетов нам сейчас не достать… Света, вы, наверное, заметили, что девушки любят инспекторов уголовного розыска. И правильно делают, потому что это весёлые, энергичные, нахально-вежливые и даже галантные ребята. Я опять-таки говорю о себе.
Они уже прошли квартал, миновав театр и филармонию. Впереди мельтешили огни рекламы и оскаленные силуэты гигантских тигров.
— Ну, в цирк мы не пойдём. Всё, что они делают, я тоже могу… Теперь о моём характере: он у меня неплохой, но есть.
Она заметила случайно — рыжий парень шёл сзади, рассеянно поглядывая на витрины.
— Он идёт… за нами, — тихо сказала Светлана.
Вадим обернулся:
— Как только догонит, я проверю у него документы.
Они поровнялись с кинотеатром.
— Ну, тут две серии… Светлана, что касается отношения к женщине, то я за равноправие. Одно время даже собирался писать диссертацию на тему «Вопросы эмансипации женщины в песне «Из-за острова на стрежень…».
Легонько, скорее, не движением руки, а приказом мысли, он повернул её в тихий переулок, в котором оказался-таки бар.
— Ну, пиво вы не пьёте… С другой стороны, хотя это и не главное, но мне надоело обедать в чебуречной под названием «Чебурашка»…
— Как?
— Я хотел сказать в чебурашечной под названием «Чебуречка».