Дом Цепей
Шрифт:
Казалось, весь холм колонизировали муравьи. Почва ими кишела. Красные и черные тельца суетливых насекомых покрывала пыль, но они все-таки блестели на солнце.
Гамет, Адъюнкт и Тене Баральта выехали из города до рассвета. Армия уже шевелилась у западных ворот. Сегодня начнется поход. Путешествие на север, в Рараку, к Ша'ик и Вихрю. Ради отмщения.
Возможно, Тавору к Падению погнали какие-то слухи, но Гамет уже начал раскаиваться, что увязался за ней. Тут нет ничего, на что стоит глядеть. Похоже, и Адъюнкт отнюдь не
Охряные косы, сплетенные в цепочки, тянулись через вершину, обвивали два обрубка стоявшего там некогда креста. Покрытые непонятными иероглифами собачьи черепа смотрели на округу пустыми глазницами. Вороньи перья качались на вонзенных в землю стрелах. К почве были пришпилены рваные полотнища с рисунками, более или менее коряво изображающими сломанный виканский кинжал. Иконы, фетиши, масса всяческого мусора, отмечающая место гибели одного мужа.
Трое всадников молча сидели в седлах.
Наконец, долгое время спустя, Тавора заговорила. — Тене Баральта. — Голос был лишен всякого выражения.
— Да, Адъюнкт?
— Кто… отвечает за… за все это? Малазане из Арена? Ваши Алые Клинки?
Тена Баральта ответил не сразу. Он слез с коня и прошел вперед, глядя наземь. Остановился у одного из собачьих черепов, присел. — Адъюнкт, черепа — на них руны хундрилов. — Он указал на обрубок креста: — Плетеные цепи племени Кхеран Добри. — Махнул рукой на склон. — Знамена… неизвестно. Возможно, биларды. Вороньи перья? На них семкийские бусины.
— Семкийские! — Гамет не мог не выказать удивления. — С той стороны реки Ватар? Тене, вы, должно быть, ошибаетесь…
Мощный воин пожал плечами, встал и указал на осевшие холмы, что были прямо к северу: — Пилигримы приходят только ночами — незримыми, так они это толкуют. Они и сейчас там прячутся. Ждут ночи.
Тавора откашлялась. — Семкийцы. Биларды… Эти племена сражались против него. А теперь начали поклоняться. Как же это? Объясните, прошу вас, Тене Баральта.
— Не могу, Адъюнкт. — Он взглянул на нее и добавил: — Но, насколько мне известно, здесь… еще скромно в сравнении с тем, что мы увидим вдоль Аренского Пути.
Снова повисло молчание. Гамет не нужно было слышать мысли Таворы, чтобы их понять.
«Вот… вот путь, который мы избрали. Мы должны шаг за шагом пройти наследие. Мы? Нет. Тавора. Одна. «Это уже не война Колтейна!», сказала она Темулу. Похоже, однако, это еще его война. Она понимает, глубоко в душе, что пройдет в тени мужчины… всю дорогу до Рараку».
— Теперь вы оставите меня, — объявила Адъюнкт. — Догоню вас по пути в Арен.
Гамет нерешительно сказал: — Адъюнкт, клан Вороны все еще требует права ехать впереди всех. Они не примут Темула командиром.
— Я распоряжусь насчет их диспозиции. Ну же, езжайте.
Он подождал, пока Тена Баральта развернет коня, обменялся с ним быстрым взглядом. Оба пришпорили скакунов и галопом помчались к западным воротам.
Гамет
И сам въехал за ними в город.
Гамет гадал, какие мысли одолевали в тот миг старика. Он знал, что Колтейн и остатки Седьмой еще там, отчаянно сражаются, защищая ушедших. Знал, что они достигли невозможного.
Дюкер смог довести беженцев.
Только чтобы повиснуть на дереве. «Не мне», снова подумал Гамет, «дано понять глубину подобного предательства».
Тела так и не нашли. Ни косточки, чтобы похоронить.
— Есть за что, — пророкотал Тене Баральта.
— За что?
— За что дать ответ. Да, слова рвутся из горла, но страшнее то, что остается — безмолвные стоны.
Встревоженный заявлением Тене, Гамет промолчал.
— Прошу, напомните мне, — продолжал Алый Клинок, — что Тавора достойна своей задачи.
«Возможно ли это?» — Она достойна. «Должна быть. Иначе нам конец».
— Однажды, Гамет, вам придется рассказать, чем именно она заслужила такую преданность.
«Боги, что тут ответить? Проклятие тебе, Тене. Неужели не видишь истину? Она… еще ничего не сделала. Умоляю тебя. Оставь старику его веру».
— Думай что угодно, — прорычал Геслер, — но вера — для дураков.
Смычок кашлянул, избавляясь от пыли, и сплюнул на сторону. Они шли мучительно медленно — три взвода, плетущиеся позади фургона с личными вещами и припасами. — О чем ты? — спросил он шагавшего рядом сержанта. — Солдат знает лишь одну истину, а именно: без веры ты все равно что покойник. Верь в солдата, что идет рядом. Но еще важнее верить — пусть это сплошная чепуха — что ты неистребим. Вот две ноги, держащие любую армию.
Мужчина с кожей янтарного цвета хмыкнул, указал рукой на ближайшее дерево из тех, что стоят вдоль Аренского Пути. — Погляди туда и скажи, что видишь. Нет, не треклятые фетиши, а то, что осталось под этой неразберихой. Дыры от гвоздей, темные пятна крови и желчи. Спроси призрак солдата на этом дереве, спроси у него насчет веры.
— Преданная вера не отменяет самой идеи веры, — возразил Смычок. — Фактически совсем наоборот…
— Может, у тебя и так, но иные вещи не объедешь на словах и высоких идеях, Скрип. И так мы приходим к той, что впереди всех. К Адъюнкту. Она как раз проиграла спор со сворой жутких виканов. Ты счастлив — у тебя был Вискиджек, Даджек. А знаешь, кто был моим последним командиром до ссылки в береговую стражу? Корболо Дом. Клянусь, у этого типа в шатре был алтарь Вискиджека, но не того Вискиджека, которого знал ты. Корболо видел его иначе. Он видел нереализованный потенциал.