Дом Цепей
Шрифт:
— Но не вечно, — шепнула она. Улыбка угасла. — Однако во мне осталось нечто, желающее… творить.
— Сделай ребенка.
Смех казался всхлипом. — Ох ты, громадный дурень Тоблакай. Нужно почаще тебя приглашать.
— Почему же не зовешь?
Она провела маленькой рукой по книге. — Дриджна была автором, талант которого плохо развился — и это еще слабо сказано. Боюсь, в ее томе нет ничего, кроме костей. Одержимость забиранием жизни, уничтожением порядка. Но ни разу не предлагает она ничего взамен. Нет возрождения среди пепла ее видений, и это
Он долго смотрел на нее сверху вниз, потом сказал: — Идем.
Пожав плечами, она положила книгу на алтарь и встала. Простая, поношенная, бесцветная телаба свободно висела, скрывая округлости тела.
Он вел ее между рядов белых как кости деревьев. Она молча шла следом.
Тридцать шагов, другая прогалина, окаймленная кругом толстых окаменевших стволов. В тени скелетообразных сучьев, сохранивших даже небольшие веточки, стоял ящик каменщика. Тоблакай отступил в сторону и принялся смотреть на ее лицо. Ша'ик же изучала его незавершенную работу.
Два ствола в круге были изменены резцом и молотком. Двое воинов, смотрящих незрячими глазами — один чуть ниже Тоблакая, но гораздо шире в плечах, второй выше и стройнее.
Он видел, как прервалось ее дыхание, как порозовели щеки. — У тебя талант… грубый, но вдохновляющий, — пробормотала она, не отрывая глаз от статуй. — Намерен окружить всю поляну такими могучими воителями?
— Нет. Другие будут… иными.
Ее голова дернулась на звук. Ша'ик торопливо подступила к Карсе. — Змея!
Он кивнул: — Будут еще. Они ползут со всех сторон. Поляна заполнится гадами, если мы останемся.
— Яркошейки.
— И другие. Но они не кусаются, не плюют ядом. Никогда. Они приползают… смотреть.
Она тревожно поглядела на него, чуть вздрогнула. — Какая сила здесь проявляется? Это не от Вихря…
— Нет. Я не знаю ее имени. Может, сама Святая Пустыня.
Она медленно склонила голову. — Думаю, ты не прав. Думаю, это ТВОЯ сила.
Он пошевелил плечами. — Ну, увидим, когда я закончу всех.
— Сколько будет?
— Кроме Байрота и Делюма Торда? Семеро.
Она нахмурилась: — Для каждого из Святых Защитников?
— Нет. Наверное, я еще не решил. Вот эти двое — мои друзья. Уже мертвые. — Он помедлил. — У меня было лишь два друга.
Казалось, она тоже вздрогнула. — А Леомен? А Матток? А… я?
— Я не планировал изображать твое подобие.
— Не об этом я говорю.
— Знаю. — Он указал на воинов: — Творчество, Избранная.
— Когда я была молода, писала стихи в подражание матери. Ты знал?
Он улыбнулся, ведь слово «молода» прозвучало вполне серьезно. — Нет, не знал.
— Я… я воскресила привычку.
— Пусть она тебе поможет.
Похоже, она уловила в его тоне некую скользкую от крови грань. Лицо Ша'ик напряглось. — Никогда не было такого предназначения. Служить. Или приносить удовольствие. Себе, ведь чужое удовольствие походит на волны, отразившиеся от стенок колодца…
— И разрушившие ровность круга.
— Можно и так сказать. Слишком
— Он пожал плечами: — Если ответ существует, его надо искать — а поиск есть суть творчества, Избранная.
Она снова поглядела на статуи. — И чего ты ищешь? С твоими… старыми друзьями?
— Не знаю. Пока.
— Может, однажды они тебе подскажут.
Змеи уже окружили их сотнями, незаметно подобравшись к стопам, обвив лодыжки; они снова и снова поднимали головы, высовывали язычки, смотря на обработанные стволы.
— Благодарю, Тоблакай, — проговорила Ша'ик. — Я устыжена и… вернулась к жизни.
— В твоем городе неуютно, Избранная.
Она кивнула: — Знаю.
— Но сердце твое спокойно?
Горькая улыбка изогнула губы. — Эти гады позволят нам уйти?
— Разумеется. Но не шагай, а шаркай ногами. Медленно. Они откроют тропу.
— Я должна бы встревожиться, — сказала она, отступая.
«Это малейшая из твоих тревог, Избранная». — Я сообщу тебе, когда продвинусь в работе. Если желаешь.
— Спасибо. Сделай так.
Он смотрел, как она выбирается с поляны. Обеты туго обвили душу Тоблакая. Они сжимаются как удавы. Вскоре что-то сломается. Он не знал, что, но Леомен научил его одной вещи. Терпению.
Едва она удалилась, воин подошел к ящику каменщика.
Пыль на руках, призрачная патина, казалась розоватой в свете окружившего мир яростного багрового шторма.
Дневная жара в Рараку была, по сути, иллюзией. С нисхождением темноты мертвые кости пустыни быстро избавлялись от лихорадочного дыхания солнца. Ветер становился ледяным, пески взрывались жужжанием и ползанием живности — словно черви выползали из трупа. Ризаны пускались в дикую, азартную погоню среди туч плащовок, стада песчаных блох кишели в шатрах и развалинах. Вдали выли волки, словно их терзали привидения.
Геборик жил в скромной палатке, поставленной над кругом камней — фундаментом древнего амбара. Его жилище расположилось вдалеке от центра поселения. Вокруг стояли юрты пустынных племен Маттока. Пол застилали ветхие ковры. С одной стороны горка кирпичей поддерживала жаровню, если не прогревавшую комнату, то хотя бы годную для готовки пищи. Рядом была фляга с колодезной водой, улучшенной янтарным вином. Шесть мерцающих лампад заливали помещение желтым светом.
Он сидел в одиночестве, пряный аромат чая дхен» бара висел в прохладном воздухе. Снаружи раздавались обычные для племенной стоянки звуки, приятные тем, что не мешают беспорядочному бегу мыслей. Лишь позже, когда люди затихнут, возобновится неустанная осада, головокружительные видения нефритового лика, столь огромного, что это не поддается пониманию. Сила и чуждая, и земная, словно рожденная природной силой, вовсе не готовой к внезапному изменению. Но она была изменена, перекроена и проклята разумом. Гигант, погребенный в отатарале, недвижный в вечной темнице.