Дом дервиша
Шрифт:
— Интересно, может, Гюнес-ханым видит точно то же самое, что и ты, просто зовет их пери, а ты — джиннами?
— Такое не повторяется.
Лифт с грохотом ползет по железной шахте. Внезапный шум на первом этаже отвлекает Недждета и Мустафу. Двери стучат, раздаются крики, топот бегущих ног. Фигуры в черном бегут по лестнице, которая обвивает шахту лифта. На них военные фуражки. Недждет садится на корточки и тянет за собой Мустафу, когда фигуры проносятся мимо: пуленепробиваемые жилеты, светоотражающие ленты на запястьях и лодыжках, штанины заправлены в тяжелые ботинки.
— Полиция, — шепчет Недждет.
Он пытается передвинуть латунную стрелку, отполированную до блеска. Лифт намерен доставить их прямо в руки полиции, которая окружает дверь квартиры номер шестнадцать. Они вооружены, в руках у них электродубинки и черный таран. Макушки Недждета и Мустафы уже показались над уровнем пола. И тут рука, рука из ниоткуда, хватает стрелку и поворачивает ее влево. Лифт, даже не лязгнув, останавливается, а потом начинает движение вниз.
— Ты видел это? — шепчет Недждет.
— Они вламываются в ее квартиру. Они уже там.
— Я про руку, она была зеленая.
Но лифт едет вниз, увозя их от криков и шума наверху. Рука была зеленой, безо всякого тела, то есть был кто-то за пределами лифта, за пределами нашего мира. Глаза глубокие, как весна. Помощь невесть откуда. Грохочут сапоги, и какой-то предмет тащат вниз по лестнице. Лифт спускается ниже уровня холла и останавливается, продолжая торчать примерно метрах в полутора над уровнем пола. Недждет и Мустафа прячутся в тени. Полицейские спускаются. Двое везут по лестнице каталку для перевозки больных и раненых, типа тех, что Недждет видел в Центре спасения. Раздается лязг. На тележке лежит женщина, которую так плотно завернули в термоодеяло и зафиксировали на каталке, что она с трудом может двигать руками и ногами. Голова ее тоже скрыта серебристым материалом, но она так яростно ею мотает, что откидывает одеяло, и Недждет видит, что рот ее заклеен липкой лентой. Они встречаются глазами. Недждет отшатывается. Между ними искрится, словно молния, жизнь потустороннего мира — джинны, пери, божества, все и вся. Могущественные создания. Затем четверо полицейских вывозят каталку, а оставшиеся четверо вытаскивают что-то бессвязно бормочущего привратника из его кафельного убежища, а потом и из жилого комплекса. Недждет вскакивает, готовый бежать, но Мустафа тянет его вниз и удерживает, пока звук сирен не растворяется вдали. Затем они силой открывают двери лифта и вылезают на мраморный пол.
— Ты видел это? Видел? — Недждет несется по ступенькам на улицу. Улица Гюнайдин словно бы застыла, это фотография. «Одна из улиц Стамбула, 14 апреля 2027 года, 18.27». — Это была она, я видел ее в трамвае, она находилась прямо рядом, когда взорвалась бомба. А это не полицейские вовсе, а спецназ!
Мустафа берет Недждета за руку, чтобы увести его, пока он не привлек к себе внимание полиции, но Недждет вырывается. Он стоит без движения на улице Гюнайдин, которая снова течет мимо и шумит, напряженно вслушиваясь, словно бы слышит почти неслышную музыку. Недждет хмурится, трясет головой, а потом, кажется, ухватывает нить мелодии. Мустафа видит, как он бросается на другую сторону улицы. Недждет останавливается рядом с магазином, торгующим цептепами, и показывает на робота, грязно-желтого с черным, который, как оса, цепляется к пластиковой вывеске.
Призыв к молитве звучит с четырех минаретов мечети Сюлеймание, когда Айше Эркоч входит в южные ворота. Айше всегда испытывала ужас перед азаном. [110] Дело не в суровой красоте человеческого голоса, пусть даже записанного на пленку и усиленного с помощью аппаратуры, как принято в наши упадочные времена, и не в перекличке множества перекрывающих друг друга призывов из разных концов города. Азан приводит ее в ужас, поскольку в нем нет к ней уважения. Азан говорит, что это не ее город и не ее время. Город принадлежит Всевышнему, время тоже, и время Всевышнего — это абсолют. Все твои перемещения, все твои дела строятся относительно этих пяти столпов. Пять раз на дню ты должен отложить то, что ты делаешь, и обратиться к Аллаху. Айше боится азана, поскольку для нее это звук атавизма. Он отрицает перемены и надежду на перемены. Он говорит, что все деяния рук человеческих временны, а все надежды на прогресс тщетны. Все, что надо, здесь. Это идеальный путь. Приди и молись. Айше боится азана, поскольку он гласит, что Истамбул, Обитель Счастья, Царь Городов, — это город мужчин. Азан сообщает, что ей, Айше Эркоч, тут ловить нечего.
110
В исламе — призыв к обязательной молитве.
— Надеюсь, вы не сочтете за наглость, если я скажу, — говорит Барчин Яйла, — но я заметил, как одна и та же машина трижды проезжала мимо, пока мы шли сюда от Кючюкаясофьи.
— Какая машина?
— Боюсь, я не слишком разбираюсь в машинах. Серебряная. «Шкода»? Есть такая марка? — У дверей во двор он сообщает: — Пройдите, пожалуйста, в женскую галерею.
Айше готова капнуть его кислоту себе в глаза. Пока Барчин Яйла молится с мужчинами в роскошном молельном зале, высота которого в два раза превышает ширину, Айше изучает местность. Семьи пришли на пикник в прохладной тени деревьев, покрывала расстелены на траве, матери очищают вареные вкрутую яйца, отцы наливают чай из термосов. Листья шуршат при малейшем дуновении ветра. Айше видела раньше Сюлеймание с примыкающими к ней по обе стороны медресе и кюллие, [111] поскольку на купол и минареты выходили окна ее научного руководителя в университете, но сегодня она впервые видит все это живьем. Но не глазами верующего, поскольку история Барчина Яйлы показала, что глаза верующего слепы, а глазами архитектора, дизайнера, художника. В порядке куполов от большего к меньшему чувствуются математические ритмы и гармонии. Пролеты арок, расположение окон и опор под куполом, высота столбов и количество балконов на минаретах, геометрия квадратов, шести- и восьмиугольников. Это место — не камень, а музыка. Она провела бы годы, десятки лет в поисках спрятанных знаков в этих великолепных каменных хорах и созвучиях.
111
Комплекс сооружений вокруг мечети (медресе, благотворительные учреждения, библиотека, больница и т. д.).
Сумерки сгущаются под деревьями и в проемах ворот, когда Айше проходит на кладбище, где расположены усыпальницы Османской династии. Ей слышатся летучие мыши. Айше трижды обходит могилу Роксоланы. Она изучает в сумерках резьбу, ощупью бредет по траве, разглядывает могильные камни, трогает резные узоры на колоннах, пинает носком туфли туда-сюда камешки. Ничего. Она могла бы потерять даром год, приходя сюда каждый день в любую погоду. Как она могла подумать, что отыщет ключ с первого взгляда, словно пуля полетит к назначенному месту, которое засияет среди всего этого архитектурного величия огромного комплекса мечети только для нее и ни для кого больше? Но ответ сокрыт здесь, в этом она уверена. Когда она идет обратно, чтобы встретиться с Барчином, один за другим зажигаются прожекторы, отбрасывая неестественный и неуместный свет на купол и минареты. Угловатые тени могут быть куфическими буквами, скрытыми в архитектуре, могут быть контрфорсами или даже птицами. Семьи пакуют остатки снеди и одеяла, пытаются найти, куда выкинуть пустые пластиковые бутылки.
Она находит Барчина сидящим на ступеньках у ворот, рядом с ним стоит рюкзак. Он светится. Его лицо сияет, глаза горят, кожа упруга. Айше видела такой свет на миниатюрах, изображающих Двенадцать имамов и святых, и на прикрытом завесой лице самого пророка. Айше интересно, а вдруг то, что она считала невинностью и наивностью, на самом деле святость.
— У нас есть дело, — говорит Айше.
— Радостное дело, — отзывается Барчин, и Айше понимает, что он с радостью принимает идею о годах поисков, плитка за плиткой, надпись за надписью, карниз за карнизом, ниша за нишей, и тщательный обыск величайшего из творений Синана протяженностью в десятилетия, это священная обязанность, буква может быть вырезана в каждом камне, на каждой плитке. К тому моменту, как ты найдешь ее, ты уже поймешь, насколько неважна сама находка. Урок суфизма.
Любители пикников и вечерних прогулок поодиночке и парами устремляются к воротам, выходящим на проспект Сидик Сами Омар, который во времена Синана назывался улицей Наркоманов, не только потому, что тут можно было купить наркотики, но и потому, что здесь располагалась больница, которая из сострадания лечила опиумных курильщиков.
— Начнем завтра, — предлагает Айше. — Идете или останетесь до ятси? [112]
— Я вернусь в свою мечеть на последнюю молитву, — отвечает Яйла.
112
Время отхода ко сну у турок — часа через два после заката.
— Если они узнают, что вы ищете и во что верите, то назовут вас еретиком, — говорит Айше, пока они идут по скрипящему под ногами гравию под деревьями, в листве которых шебуршат летучие мыши. — Сейчас это небезопасно.
— На молитве рады видеть всех, — возражает Яйла. — Аллах милосерден.
Около ворот он оборачивается, чтобы окинуть взглядом величественную мечеть на фоне грандиозного заката, который развертывается на небе, словно знамена войска Всевышнего у Эюпа, жутковато поблескивая в свете прожекторов.